Поэзия Латинской Америки

В этот час, несомненно,по улицам бродит ребенок.Такой же, как я, — то есть в нем я вижу себя,моя детский рассвет, это я продаюна улице чью-то темную совесть, историю, время —газеты;и мне тошно от всех президентов,от консерваторов, от законников разных,а я еще только расту, я простодушен,но детство разменяно на медяки,едва наскребешь, чтобы штраф уплатить —огромный, как битком набитый вагон,а мать в это время ждет-поджидает, —я говорю про всех бездомных мальчишек, —и стоит на пороге и нас вопрошает:что вы сделали с ним,с детенышем, с кровью от крови моей,что с ним будет, если по улице бродит ребенок…

Совесть велят человеку поддерживать все, что растет,смотреть, чтоб не бродило по улицам детство,предупреждать катастрофы сердец, хрупких, как лодка,путешествующих в мире разбойников, кладов,в мире немыслимых приключений и шоколадаи вместо черствого хлеба раздаривать звезды;иначе — зачемвыращивать радость и песню,зачем,если сегодня, сейчас по улицам бродит ребенок.Где они, спутники детских скитаний,которые вместе со мной пробивались по жизни локтями,я помню, один на тягчайшей дорогерухнул на камни, совсем еще юный,и вера его стала осколками боли;и ныне мне нужно узнать: у кого есть улыбка,и песня моя вопрошает: спасся ли кто-то,и если не спасся, зачем мне юная песня,мне больно, мне горько этой весной.

Два способа есть для познания мира.Один — спастись самому,а прочих, не глядя, сбросить с плота;другой —со всеми спастись, и рисковать своей жизнью,спасая того, кто в волнах захлебнулся,и не спать этой ночью, если по улицам бредит ребенок.Сейчас, в эту минуту, — в городе ливень,и туман наползает расплывчатой жабой,и завывания ветра ничуть не похожи на песню, —нельзя допустить, чтоб по земле бродила босая любовь,вздымая газету, как усталые крылья,чтобы жизнь, едва народившись, стоила грош,чтобы детство иссякло на скудном, горбом заработанном хлебе, —иначе руки людские — всего только жалкие плети,а сердце — не стоит и доброго слова.Порой ты скитаешься по городам и поселкамиль в поезде едешь по спокойным просторам,

а родинасмотрит в упор на нищих отцов и детейи спрашивает, с какого числа они голодают,и что с ними было,и куда приведет их дорога;но повсюду, будь то Север иль Юг,бессовестный город к ним повернется спиной,насыщаясь булками, и виноградом, и сахаром с тех полей,где от сладкого тростника даже воздух сладок,а ты будешь работать поденно,встретишь тихих отцов, измочаленных фабрикой,и матерей, отупевших, не знающих отдыха,и однажды, держа на руках ребенка, выйдешьна улицу в сонный дождливый рассвет.А другой в это время смакует анекдоты и имена,вспоминает, как пили в Парижеза нетленную красоту божества и как на утлом плотуувидели лицо одиночестваи удивились печальному нраву того, кто один;

а их жены меж тем тоскуют, меняютднем — докторов и любовников — ночью,им скучно, им отвратителен мир,и они — соучастницы нищеты, грызущей детей.Они позабыли,что по улицам бродит ребенок,что по улицам бродятмиллионы детейи толпы детейвырастают на улице.В этот чае, несомненно, подрастает ребенок.И я слышу, как бьется сердечко,вижу глаза — прекраснее сказки;а он взрослеет, приходит к познанью,но обломок молнии пересечет его взгляд,ибо всем наплевать на растущую жизнь,и любовь затерялась,как ребенок на улице…