Поймать Короля и высечь!

— Именно она. Давай карту! — Женька вырвал карту из Сашкиных рук, сложил ее вчетверо, открыл пластмассовый фонарь кабины и сунул ее туда. Потом скомандовал Сашке:

— Бери пульт управления! Как я крикну: «Пошел!», нажмешь кнопку, крайнюю слева, и будешь держать, пока я не прибегу. Понял?

— Вроде…

Сашка поднял с земли зеленую коробочку с антенной-прутиком и вопросительно посмотрел на Женьку.

Тот резко ударил пальцем по пропеллеру. Чихнув, мотор не набрал обороты и заглох. Женька с ожесточением ударил еще раз, еще, еще… Наконец, мотор затрещал, стреляя синим дымом. Женька подхватил «Стрекозу» и, пробежавшись с ней по поляне, плавно выпустил из рук. Она круто пошла вверх.

— Давай! — Женька взял пульт управления у Сашки. Не глядя, нажал нужную кнопку, и модель послушно развернулась вправо, а потом пошла прямо к дому лесника.

— Только бы долетела… — еле слышно прошептал Сашка.

«Стрекоза» шла с приличной скоростью и быстро превратилась в черную черточку, похожую на тире.

— Бинокль! — крикнул Женька.

Сашка поспешно приставил к его глазам бинокль.

Два круга сделал Женька над домом лесника в надежде, что на шум мотора кто-нибудь выйдет на улицу и тогда можно будет посадить «Стрекозу».

Но никто не выходил.

— Чего молчишь?.. Говори, что там? — нервно спросил Сашка, и бинокль запрыгал в его руках.

— Никто на улицу не выходит. Скоро горючее кончится… Никто не выходит… Еще круга на три хватит… Не знаю, что делать… Да держи ты бинокль нормально!

— Хоть бы через полчаса на всякий случай выходили. Я им потом всем втык сделаю! — прошипел Сашка. — Никакой ответственности!.. Ты, Жека, придумай что-нибудь! Вся надежда теперь на тебя…

Женька почти не слышал Сашкиных слов: он вел «Стрекозу» на третий круг.

Внизу холодно поблескивало зеленое полотно крыши. Он надавил кнопку снижения высоты. «Стрекоза» стремительно заскользила вниз.

Во рту у Женьки пересохло. Кровь гулко застучала в виски.

Он направил самолет на таран…

Женька не слышал громового удара, а только видел, как самолет носом врезался в крышу, как отлетели крылья и вместе с фюзеляжем, на две рейки которого у него ушло целых полтора месяца, покатились по крыше.

Из дверей выскочила вожатая Вера Аксенова. Кружась в воздухе, обломки «Стрекозы» падали прямо к ее ногам…

Женька отвернулся от бинокля. Сашка припал к окулярам и ликующе закричал:

— Нашла карту! Нашла!.. Это — победа! Победа! Ты, Жека, молодец!

Женька стоял в каком-то оцепенении. Перед ним снова и снова круто поворачивался зеленый бок крыши… Его палец, побелевший от напряжения, все еще отчаянно давил кнопку снижения высоты.

Соловьиная ночь

Они шли по лесной дороге, густо покрытой крупными каплями росы. Намокшие сапоги сочно шлепали по утрамбованной земле, и эхо от шагов убегало далеко вперед, до той границы, где легкий туман казался тяжеловесным и непроницаемым. Оттолкнувшись от него, словно от стены, оно возвращалось обратно, но это уже был не звонкий звук, а какое-то сиплое дыхание. Словно побывав в тумане, звук намокал, утрачивая первородную чистоту.

— Деда, скоро? — негромко спросил мальчик.

— Нешто устал? — недовольно отозвался старик. Его всегда раздражала эта «городская нетерпеливость». Он считал, что происходит она от городской спешки. Там все бегут — и трамваи, и люди, и даже воробьи в городе непохожи на воробьев деревенских. Какие-то слишком крикливые, безо всякого страха бросаются под ноги за крошкой хлеба. «В такой суете и осмотреться некогда», — думал старик.

Он еще как-то терпел подобную «нетерпеливость» у своей дочери, у зятя. Они — люди взрослые, у них это в кровь вошло. Да и что им теперь нужно? Работа по душе есть, квартира — трехкомнатная, машину покупать собираются. А внук только начинает жить, учится в музыкальной школе играть на скрипке. И туда же…

Старик хорошо знает, что такое — музыка. Он сам играл на скрипке. В деревне — это великая редкость. Но был у них агроном Николаев. Вечерами он выходил со скрипкой на крыльцо, и вся деревня, словно только и ждала этого мгновения, собиралась возле дома.

Голос скрипки то пронзительный, то жалобный, то беспредельно веселый сливался с голосами лучших певцов.

Скрипка агронома и по сей день висит в красном углу избы. «Если внук не бросит играть, — думал старик, — я подарю ему скрипку. Может, она не так хорошо поет. Но если внук не разлюбит музыку, она будет ему нужна, как была нужна мне все эти годы, хотя ни разу и не притронулся к ней. Все — война. Для него она — кино и картинки в книгах… Когда они хотели растопить скрипкой печь, я словно стал выше себя… Об этом внук должен знать, что человек может стать выше себя. Без этого нет победы и музыки — тоже. Он должен знать об этом…»

— Деда, скоро? — снова спросил мальчик, прервав и без того неровный ход мыслей старика.

Несмотря на свои восемьдесят два года, старик шел споро, и мальчик еле успевал за ним.

— Деда, я ногу натер.

— Вот те раз, Алешка, что же ты раньше то молчал? Я думал, капризишься, а ты ногу натер.

Старик посадил внука на белевший в темноте свежий пень и стал наощупь перематывать портянки.