Поющие в терновнике

Paddy had had a tormenting day with his sister, at her beck and call in a way Fee never demanded, helping her pick her fastidious, cross-patch way through the Gilly mud in imported guipure lace shoes, smiling and chatting with the people she greeted royally, standing by her side as she presented the emerald bracelet to the winner of the principal race, the Gillanbone Trophy.	Пэдди весь день состоял при сестре, и это была сущая пытка, Фиона никогда им так не помыкала; старухе надо было помогать, когда она, брюзжа и фыркая, пробиралась во французских шелковых туфельках по джиленбоунской грязи; улыбаться и что-то говорить людям, которых она удостаивала кивком свысока; стоять рядом, когда она вручала победителю главного заезда Джиленбоунский приз - изумрудный браслет.
Why they had to spend all the prize money on a woman's trinket instead of handing over a gold-plated cup and a nice bundle of cash was beyond him, for he did not understand the keenly amateur nature of the race meeting, the inference that the people who entered horses didn't need vulgar money, instead could carelessly toss the winnings to the little woman.	Пэдди, хоть убейте, не понимал, с какой стати, чем бы вручить кубок с золотой пластинкой и солидную сумму наличными, все призовые деньги ухлопали на женскую побрякушку, - слишком чужда была ему сугубо любительская природа этих состязаний; подразумевалось, что люди, занимающиеся конным спортом, не нуждаются в презренном металле и могут пустить выигрыш на ветер ради женщины.
Horry Hopeton, whose bay gelding King Edward had won the emerald bracelet, already possessed a ruby, a diamond and a sapphire bracelet from other years; he had a wife and five daughters and said he couldn't stop until he had won six bracelets.	Хорри Хоуптон, чей гнедой мерин Король Эдуард выиграл этот изумрудный браслет, в прошлые годы уже стал обладателем других браслетов -рубинового, бриллиантового и сапфирового, но сказал, что не успокоится, пока не наберет полдюжины: у него была жена и пять дочерей.
Paddy's starched shirt and celluloid collar chafed, the blue suit was too hot, and the exotic Sydney sea-food they had served with champagne at luncheon had not agreed with his mutton-inured digestion.	В крахмальной сорочке и целлулоидном воротничке Пэдди было не по себе, он парился в плотном синем костюме, желудок, привычный к баранине, плохо мирился с экзотической сиднейской закуской из крабов и моллюсков, которую подавали к шампанскому на торжественном завтраке.
And he had felt a fool, thought he looked a fool.	И он чувствовал себя дурак дураком и не сомневался, что вид у него дурацкий.
Best though it was, his suit smacked of cheap tailoring and bucolic unfashionableness.	Его лучший костюм плохо сшит и откровенно старомоден, так и разит глубокой провинцией.
They were not his kind of people, the bluff tweedy graziers, the lofty matrons, the toothy, horsy young women, the cream of what the Bulletin called "the squattocracy."	И все вокруг ему чужие - все эти шумные, напористые скотоводы, и их солидные высокомерные жены, и долговязые, зубастые молодые женщины (в них и самих есть что-то лошадиное) - все эти сливки того, что местный "Бюллетень" именует "скваттократией"4.
For they were doing their best to forget the days in the last century when they had squatted on the land and taken vast tracts of it for their own, had it tacitly acknowledged as their own with federation and the arrival of home rule.	Ведь они изо всех сил стараются забыть о тех днях, когда в прошлом веке они переселились сюда, в Австралию, и захватили обширные земли, которые потом, с созданием Федерации и самоуправления, власти молчаливо признали их собственностью.