Пока смерть не разлучит...

Жак-Рене Эбер складывал в голове статью о празднике для нового выпуска "Папаши Дюшена". Газета была его единственным рупором: в клуб якобинцев Эбера больше не пускали, он мог витийствовать только в клубе кордельеров, но там уже не осталось ни одного члена Конвента, тогда какой смысл в этих речах? Сегодня решения принимают не в клубах, а в Конвенте. Праздник Свободы — передышка перед новыми боями, которые "Папаша Дюшен" будет вести со "Старым кордельером" Камилла Демулена — этого адвоката красных каблуков[21], защищавшего Лафайета и Дюмурье, предводителя миздрюшек, которым место на тюремной соломе, завсегдатая притонов! И если он опять попробует бить его "фактами", показывать какие-то бумажки из казначейства, услужливо подкинутые Робеспьером, по которым выходит, будто Эбер получил от военного министерства шестьдесят тысяч ливров за шестьсот тысяч экземпляров одного-единственного номера "Папаши Дюшена" (который никогда не выходил таким тиражом, да и столько не стоит), а следовательно, прикарманил сорок три тысячи, будто он часто обедает у богатого голландского банкира Коха и обкрадывает нацию, тогда как истинные революционеры должны быть образцом умеренности и неприхотливости, папаша Дюшен кинет клич "бешеным", в Париже снова начнут бить в набат, и вот тогда посмотрим, чья возьмет.

…Эбера и еще пять человек арестовали в ночь на двадцать третье вантоза. В набат никто не ударил, санкюлоты и не думали их выручать. Накануне по секциям распространили доказательства измены "бешеных": они прятали продукты, чтобы вызвать в Париже голод, собирались разграбить Монетный двор, устроить новое избиение роялистов в тюрьмах, чтобы выставить патриотов кровожадными убийцами. Вот гады!

Суд начался через неделю и длился три дня. Фукье-Тенвиль сумел выставить эбертистов сообщниками иностранцев — барона фон Клотса, взявшего себе имя скифского мудреца Анахарсиса и мечтавшего об "универсальной республике", Якоба Перейры, отправленного комиссаром к Дюмурье, и еще двадцати человек. Ужасный заговор против Республики, составленный агентами англичан и других вражеских держав, вовремя раскрыли, коварный план осуществить не удалось!

Всю свою последнюю ночь в тюрьме Эбер вопил и звал на помощь. Часовые смеялись: эк его разбирает! И это папаша Дюшен, преемник Марата, требовавший рубить еще больше голов! Оно и понятно: одно дело — чужие головы рубить, а другое — когда своя.

В половине шестого вечера на площадь Революции въехали три телеги, доставив восемнадцать осужденных. Толпа была еще гуще, чем обычно, но только состояла не из санкюлотов, а из банкиров, лавочников, щеголей в вычурных нарядах, дам, сохранивших элегантность, и прочей публики из "бывших" — на их улицу пришел праздник. Полицейским агентам, подслушивавшим разговоры, пришлось срочно раздобыть себе штаны в обтяжку, фраки, шляпы и галстуки, чтобы не выделяться. Богатые платили немыслимые деньги за места рядом с гильотиной, чтобы наблюдать спектакль из партера, бедные занимали места заранее и провели на площади всю ночь, сочиняя "жалобу папаши Дюшена" и предвкушая, как он "выпадет в форточку". Когда это случилось, ликующая толпа выплеснулась на Елисейские Поля, хохоча и танцуя.

* * *

Оборванец был небрит и грязен, припадал на левую ногу с неумело наложенной повязкой и затравленно озирался по сторонам. Его щеки запали, под глазами залегли синие тени, но выпуклый лоб и орлиный нос выдавали породу. Хозяин постоялого двора в Кламаре долго разглядывал его исподволь в щелку двери (локти на стол не положил, лицо утер не ладонью, а платком), потом всё же велел служанке подойти к нему.

— Чего желаете? — спросила она недовольным тоном.

Денег-то у него, скорее всего, нет; опять станет пихать ей какую-нибудь безделушку в уплату, а куда их потом девать? Так и есть: крутит перстень на пальце.

— Приготовьте мне яичницу.

— Сколько яиц?

— Дюжину.

Бродяга произнес это удивленным тоном — а сколько же еще? Служанка вскинула брови, но ничего не сказала. Выслушав ее доклад, хозяин послал мальчишку в Комитет общественной безопасности.

На допросе оборванец назвался Пьером Симоном, бывшим камердинером. Ни паспорта, ни свидетельства о гражданском поведении у него с собой не было, поэтому его отвезли в тюрьму городка Бург-ла-Рен, переименованного в Бург-Эгалите. Заплатить за ужин ему было нечем; ничего, посидит и так. Утром его нашли на полу; крышка перстня, оказавшегося полым внутри, была откинута. В заключении о смерти написали, что Пьер Симон скончался ночью от удара. Так окончил свою жизнь маркиз де Кондорсе.

* * *

Хирург перетянул руку жгутом выше локтя и ткнул кончиком ланцета во вздувшуюся вену. В подставленную чашку полилась темная кровь. Робеспьер отвернулся.

Кровь, кровь… Сегодня утром на подушке опять оказалось заскорузлое бурое пятно — значит, ночью у него кровило из носа.