Пока смерть не разлучит...

Робеспьер исполнял двухнедельную должность председателя Конвента, не имевшего права выступать с речами, поэтому новый декрет, составленный Комитетом общественного спасения, представлял Кутон.

— Враги отечества должны понести наказание в срок, нужный для того, чтобы распознать их; речь не столько о наказании, сколько об уничтожении, — читал он, отчеканивая каждое слово. — Нельзя ограничиваться несколькими актами устрашения, мы должны истребить неумолимых пособников тирании или погибнуть вместе с Республикой.

Комитет общественного спасения и Комитет общественной безопасности должны усилить контроль над Революционным трибуналом, который сможет выносить только один из двух приговоров: казнить или оправдать, без допроса обвиняемых и вызова свидетелей, зато специальные комиссии займутся сортировкой арестованных — осужденные должны действительно запятнать себя контрреволюционными действиями, а не просто показаться на улице в шляпе с белой кокардой. Враги народа — те, кто внушает ему уныние, развращает нравы, искажает чистоту революционных принципов! Чтобы не затягивать отправление правосудия, Ревтрибунал разделится на секции по трое судей и девятеро присяжных.

Кутон читал и читал, статей было двадцать две. Когда он закончил, была уже половина четвертого; кто-то предложил утвердить только состав судей и присяжных, а остальное обсудить завтра утром, на свежую голову, но Робеспьер перешел со своего места на трибуну и добился постатейного обсуждения прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Декрет обсуждали шесть часов и приняли с одной-единственной поправкой: мелких спекулянтов, нажившихся на распродаже национализированного имущества, судить обычным судом, не передавая их дела в Ревтрибунал.

30

Капитан жандармов Гиссаге молча показал Адриенне постановление о ее переводе в Париж, в тюрьму Лафорс. Сокамерницы запричитали, Адриенне пришлось их успокаивать: это просто переезд в другой город, ее же не вызывают в Революционный трибунал. Даже дали сутки на сборы! Она написала записку домой, поднялась этажом выше к кюре из Шаваньяка, чтобы исповедаться, но сломленный бедами старик выслушал ее крайне невнимательно, тогда Адриенна забралась на чердак, где держали монахинь из Бриуда, и помолилась вместе с ними.

Гиссаге вызвался сопровождать ее в почтовом экипаже: он не позволит, чтобы жену Лафайета гнали по этапу. Адриенна посмотрела на него увлажнившимися глазами. Зачем он так рискует ради нее? Его брат-адвокат теперь тоже узник, ей бы не хотелось стать невольной виновницей новых несчастий… Капитан отвел ее в уголовную тюрьму: там ей предоставят одиночную камеру и разрешат свидание с детьми. Нет, правда, он слишком рискует!

…Послезавтра Троица. Жорж и Виргиния стоят на коленях рядом с матерью и молятся Всевышнему об избавлении от страданий всех невинно осужденных. Лишь на заступничество Провидения и остается уповать — что ждет ее бедных детей?.. Замок Шаваньяк продали вместе с мебелью, тетушка сумела выкупить только кровать и самые нужные вещи, портрет покойного брата (отца Жильбера) ей не отдали. Бывшие господа живут в поселке на деньги, которые собирают для них крестьяне; тетушку и Анастасию в любой момент могут отправить в тюрьму, а Жоржа с Виргинией — в приют… Анастасия выпросила у матери позволение поехать за ней в Париж вместе с Фрестелем и уже ушла пешком в Пюи: ей нужно разрешение властей, чтобы покинуть пределы департамента. Полдень. Пора. За Адриенной явился конвой. Она в последний раз сжимает руки сына и дочери:

— Если меня… если я не вернусь, пожалуйста, постарайтесь пробраться к вашему отцу! Любым способом! И позаботьтесь о тетушке.

…Фрестель сразу увидел Анастасию — она что-то гневно отвечала окружившим ее солдатам. Он поскорее спрыгнул с седла и поспешил к ней: пусть видят, что она не одна. Обнял за плечи и, не обращая внимания на сальные шуточки, отвел от крыльца — туда, где оставил лошадь. Гнев Анастасии прорвался слезами; глотая их, она стала рассказывать, как этот негодяй даже не поднял на нее глаз — строит из себя важную птицу! Всё писал что-то за столом; сказал, что ему нет дела до арестованной, которую переводят в Париж, мамино письмо читать не стал, нагрубил, отказался выдать паспорт! Феликс закусил губу, разрываясь между противоречивыми чувствами: с одной стороны, ему хотелось пойти и отхлестать по щекам эту зарвавшуюся скотину, ничтожество, упивающееся нежданной властью, но с другой стороны — сейчас они зависят от его капризов, на кону свобода и жизнь… Призвав на помощь всё свое хладнокровие, он в свою очередь вошел к депутату Гийардену.

— Уезжаете, чтобы стать защитником людей, которые этого не заслуживают? — спросил тот, рассматривая паспорт Фрестеля.

Феликс подождал, пока он поставит свою подпись.

— Я бы желал иметь для этого способности, — ответил он, забрав бумагу, и добавил уже в дверях: — Уверен, что даже в этом зале мне кто-нибудь да позавидует.

Он подсадил Анастасию в седло, подержав колено, и отдал ей поводья.

— А как же вы?

— Я поеду дилижансом и нагоню вашу матушку. Вы доберетесь?.. Всё будет хорошо.