Пока живешь, душа, - люби!..

Северо-Западного книжного издательства.

Небольшая зарплата грузчика плюс

пай от гонорара… Далее возможна

книжка в Москве и опять как-нибудь

перекантуемся. Однако с Москвой

оказалось не просто. Конечно, мы

мечтали о публикациях в гремевших тогда

журналах «Но-вый мир», «Знамя»,

«Дружба народов»... Помню

удивительный совет знатоков: «Стихи

должны быть отпечатаны на хорошей

бумаге и без поправок. Иначе и

рассматривать не станут».

При всей курьезности такого требования в нем есть рациональное зерно. Это особенно

стало заметно в девяностые годы, когда печатные издания наводнили грамматические и

стилистические ошибки, совершенно исчезла редактура, а уж как по радио и телевидению

стали выражаться... Полное неуважение к русскому языку.

Ну, достать хорошую бумагу и с нескольких попыток отпечатать текст согласно тре-

бованиям оказалось не самым сложным. Однако наши пухлые бандероли продолжали воз-

вращаться с завидной настойчивостью. Хотя и качество стихов, вроде бы, не хуже, и те-

мы приемлемы …

Однажды Кожинов сказал Мише:

- Твоя судьба - журнал «Наш современник» и издательство «Современник». В другие

лучше не суйся.

(Интересно, что журнал «Молодая гвардия», который для многих считался созвуч-

ным «Нашему современнику», не назывался никогда).

Это можно было понимать так, что между журналами шла внутренняя распря, и уже

своим пребыванием в Вологде, встав под «кожиновское крыло», мы примкнули к опреде-

ленному лагерю. Ни за что не напечатают у противников, и наоборот.

Творческой личности раздел вообще чужд. Но для Михаила это имело реальные пос-

ледствия: в Вологде он оказался в определенной степени «свой среди чужих, чужой среди

своих».

В восьмидесятые годы процесс еще не зашел глубоко, значительных авторов печата-

ли везде, и широкая публика (в том числе мы) литературного политиканства не понима-

ли. Как не вспомнить, что сатирический роман В. Астафьева «Печальный детектив» был

впервые опубликован в «Нашем современнике»! Рядом с публикацией Михаила в этом

журнале в 1990 году - «Красное колесо» А. Солженицына. Почетное соседство!

68

Издательство «Современник» приняло рукопись к рассмотрению. Несмотря на бла-

гожелательное отношение, работа не принесла Михаилу удовлетворения. Он в то время

уже осваивал новые темы, рвался с ними к читателю, а его возвращали к старому. В конце

концов сказали: «Будем делать на основе «Предвестного света», в расширенном вариан-

те».

Это была обычная столичная практика - 50 процентов опубликованного (проверен-

ного), 50 - нового. Сборник «Судьбы мой поле» (1991 г.) Миша долгое время недолюбли-

вал и считал слабым, начиная с названия - хотя, по-моему, он не прав. Там много прекрас-

ных стихов, а маленькая поэма «Лунным полем, темным бродом» - шедевр.

Хочу обратить внимание читателя на цвето-звуковую гамму стихов того периода.

Она необычайно широкого диапазона. То автор идет словно бы наощупь («Ослепший

лебедь», «...Душа что-то ищет незряче...», «Пробежал по земле, заслонясь маскировочной

сетью от живой красоты...»), то широко раскрывает глаза и видит Россию с «багровым

закатом в полынную степь». Распахивает окно «в спелый дождь» и вспоминает «тени

дождей, отраженные в давнем окне». То же самое о звуках: от немого «Говоря, ты мол-

чишь, и смеясь, ты молчишь...» – до: «А я и сотой доли не сказал о том, что слышу, к по-

лю припадая».

У нас в детстве была такая игра. Надо крепко-крепко зажмурить глаза, и когда уже

привыкнешь к темноте, внезапно их открыть. Ярко, празднично вспыхивают словно бы

обновленные краски. Но - ненадолго. Потом опять привыкаешь к будничности.

Некоторые стихи интересны адресностью. Так, читая про «железобетонную эру»,

которая уходит, «от едких дождей опустив капюшон на глаза», я вижу поселок химиков

Кислотный на Каме, над которым в семидесятые годы всегда стояло «оранжевое небо».

А тополек из стихотворения «Протяни мне ладонь, тополек» рос под нашим окном в

Пермской квартире. Уходя в армию, наш старший сын Глеб переписал в свою записную

книжку это стихотворение: «Оно мне нравится, потому что я знаю этот тополек».

В последний год перед смертью Михаил пересмотрел свое отношение к сборнику

под влиянием читательской аудитории Интернета, которой оказалась близка эта интона-

ция.

* * *

Я не знаю

Судьбы бесприданее.

Но запахнет травою в укос!..

Ах, душа,

Не зови в поле раннее,

Где так нежно,

Так горько жилось.

Где то было:

Певали повечеру

О замерзшем в степи ямщике.

И лошадкины губы доверчиво

На моей замирали щеке.

Все пропало.

Вдруг рявкнули траками.

Рухнул храм.

Пала пыль по росе.

И пошла моя жизнь буераками,

Резко взяв стороной от шоссе.

Сколько лет было лютых и снежных!

69

Но едва лишь забьется «ку-ку» –

Пробуждается тихая нежность

Стебельком яровым на току.

Край полей,

Сторона аномалий,

Полюбил я печаль и вину –

Все, что женщины вдруг понимали,

В полыньи моих глаз заглянув.

Что прошел с той поры,

Что проехал...

Но с полей

Тишины и войны

Все зовет меня

Черное эхо

В две,

Навек болевых, стороны.

* * *

И стал я немым обелиском

Над степью,

Где все сожжено.

И плакал –

Из камня –

О близком,

О том, что вернуть не дано:

Где был

И жесток, и неласков,

И слышал,

Как рвано дыша,