Пока живешь, душа, - люби!..

А тогда, летом 1991 года Миша написал стихотворение, посвященное Глебу - «В

семье единой».

Здесь все не случайно - от традиционного названия до поставленной в конце точки.

Звучит многоголосье. Отец и сын, мать отца и мать сына меняются местами, голоса то

74

сливаются, то расходятся, как в церковном хорале; порой непонятно, от чьего имени

обращение.

«Мне страшно: а вдруг я неволю живущих живым сострадать?..» - это отец.

«Я жалуюсь белому полю, чтоб голос мой слышала мать...» Мать отца или сына?

Скорее сына, потому что далее следует: «Мне холодно, мама, я стыну... Мой голос звучит

или нет?» Но это же и отец: «Россия, родимая, стыну! Метелит в бурьяне былье.» Это отец

постоянно обращается к России, у него заметелена биография, а у сына она только начи-

налась. Но сын погиб на службе Родине, и его обращение к России тоже можно считать

правомерным.

Потом сын уходит совсем, отец остается один:

«И в снежную тонет пустыню прощальное слово мое...»

Течет мимо ненужное, чужое многолюдье. На других нет вины, ибо нужен только

один - тот, кто никогда больше не откликнется. Последняя строчка ставит все на свои ме-

ста. Хорал пропал, и все до ужаса стало ясным, как в снежный зимний день при ярком

солнце, на которое смотреть нельзя - получишь ожог сетчатки глаз:

«Убитому жалуюсь сыну на участь живого отца».

В СЕМЬЕ ЕДИНОЙ

Глебу Сопину

Мне страшно: а вдруг я неволю

Живущих живым сострадать?

Я жалуюсь

Белому полю,

Чтоб голос мой слышала мать:

«Мне холодно, мама,

Я стыну.

Мой голос звучит или нет?»

Торжественно. Людно. Пустынно.

Ни слова, ни звука в ответ.

Россия, родимая, стыну.

Метелит в бурьяне былье.

И в снежную тонет пустыню

Прощальное

Слово мое.

Бессмысленно-медленно стыну.

И нет многолюдью конца.

Убитому

Жалуюсь

Сыну

На участь

Живого отца.

ТОПОЛЕК

Подари мне листок, тополек,

Золотого оклада иконку.

Ты своею листвою поблек.

Я своей облетаю тихонько.

Сердцем чувствую

Ласку и боль,

75

Но второе щедрей выдается.

Мы до грусти похожи с тобой,

Отражаясь в судьбе,

Как в колодце.

Я тебя понимаю, дружок,

До глубинных корней понимаю:

Сколько раз свою душу ожег

О бураны

На подступах к маю!

В балагане для массовых сцен

Одиночкой пропел я во поле.

Был свободным

Меж карцерных стен

И невольником классовой воли.

Путь земной мой

Едва ли далек.

Жизнь нас рубит,

Как яростный конник.

Протяни мне ладонь,

Тополек,

Сквозь решетку

На мой подоконник.

(Любимое стихотворение отца, которое в 1989 году Глеб, уходя в армию,

переписал в записную книжку).

76

БЕЗ КОНВОЯ ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ...

В 1990 году в журнале

«Наш современник»

благодаря содействию В.В.

Кожинова появилась

подборка стихов Михаила

Сопина. Этот номер попал в

Америку. В городе

Монтерее его случайно

купил писатель-эмигрант

Алексей Коротюков. Сел за

пишущую машинку и

напечатал:

«Вы первый русский поэт, к

которому за последние

десять с лишним лет мне захотелось обратиться...»

Письмо пришло в адрес «Нашего современника», оттуда переслали в Вологодское

отделение Союза писателей, а те отдали нам.

Миша сказал:

- Уже только ради такого письма можно было жить и трудиться.

Алексей рассказывал о себе. Бывший московский киноактер и киносценарист, жур-

налист, писатель. Уехал в Америку в 70-х годах. Причины выезда не объяснял - впрочем, они прочитывались в его романе «Нелегко быть русским шпионом», первую часть кото-

рого Алексей нам подарил.

В романе - тема лживости, пронизывающей все общество сверху донизу. Язва аф-

ганской войны. Слежка КГБ. Язык, стиль - все замечательно. Как хорошо этот роман чи-

тался бы, к примеру, в журнале «Новый мир»! Какой «бомбой» мог бы оказаться, опубли-

кованный вовремя! Увы, не случилось... Алексей Коротюков напишет свое последнее пи-

сьмо к нам, так и не узнанный в России, в убогой Монтерейской хибаре, где за стенкой

будет плакать соседский ребенок, а во дворе хлопать на ветру чужое мокрое белье.

…А тогда завязалась теплая переписка; к ней подключились и я, и Алешина жена.

Они присылали нам фотографии с видами на океан, мы удивлялись качеству этой люби-

тельской цветной фотосъемки. («Кодак» в России был еще не известен).

Алексей рассказывал, что жизнь в Америке не такая уж простая. Русские эмигранты

трех волн держатся друг от друга особняком; у семьи Коротюковых больше друзей среди

американцев, чем среди русских. Ощущение ненужности, одиночества. Писатели не коти-

руются - американцам достаточно Солженицына.

Разговор переключался на детей. Мы рассказали о гибели Глеба. У Алексея и его же-

ны Ирины - своя боль, сын Тимоша. Рядом - Голливуд, зараза наркомании…

Мы поделились печалью - невозможно издать книгу Глеба. И тут Алексей сделал

нам роскошный подарок: прислал заверенные по международным стандартам права на из-

дание своего романа «Нелегко быть русским шпионом» сроком на три года (по замыслу,

гонорар от публикации должен был получить Михаил и на него издать Глеба). Думается, у

Алеши была тайная мысль: он хотел видеть опубликованным свой труд на родине.

Мы приложили титанические усилия - не ради гонорара, ради Алеши. Я перепеча-