Покаянные сны Михаила Афанасьевича

15

Пойду просить политического убежища! Так я и решил. Просто сил никаких нет ждать. Ждать, когда за тобой придут, предъявят мятую бумажку с надписью «Десять лет с конфискацией всех рукописей», да еще с пожизненным запретом на профессию. Ну а затем…

А что мне делать, если книги не печатают, не ставят пьесы? Чуть что не так – затаскают по судам. Нет, с этим следует кончать! То есть или – или. Если есть подозрения, пусть скажут мне в глаза. Я даже был готов явиться к ним с повинной. Только вот в чем повиниться – этого не знал. И так и сяк анализировал события последних дней, прикидывал, кому мог невзначай перейти дорогу, но, сколько ни копался в памяти, ничего внятного в голову не приходило. Разве что перед Тасей виноват. Но и она тоже хороша, зачем наябедничала на меня княгине? А впрочем, было все это уже давно, даже не очень верится, что было.

Господи, прости меня и помилуй за то, что согрешил. Самое ужасное, не знаю, в чем мой грех. Однако чувствую, что возмездие неотвратимо… Вот-вот что-то жуткое произойдет… Бог мой, я сойду с ума! В сущности, остается лишь одно – взять револьвер и застрелиться… Нет, это уже было, нельзя же каждый раз…

Да, все бы оказалось очень просто, если бы на меня донос кто-то написал. Тут все понятно, даже признания не требуется. А так, гадай или не гадай, но все равно выгадать, похоже, не удастся. Как говорится, от судьбы да от сумы…

На том и порешил. Оделся, сложил в портфель рукописи, мыло и мочалку, две смены нижнего белья, осколок от булыжника на Малой Бронной и пошел.

Правду сказать, первая мысль была – пойти сдаваться. Но останавливало сомнение: а с чем бы я пришел? Нет ни задокументированных фактов, ни письменных показаний свидетелей. Еще за психа ненормального сочтут, а там недалеко и до шестой палаты в Кащенке.

Столь же наивным было бы намерение доказать, что кто-то меня преследует по политическим мотивам. Какие тут еще мотивы, какие убеждения? Я бы по этой теме и двух слов не смог связать. Ну монархист, не либерал. А вам какое дело?

И тут вдруг захотелось мне домой. Ужасно захотелось, мучительно, отчаянно и даже нестерпимо! Чуть ли не бегом добрался до посольства.

– Здравствуйте! – Это я им говорю.

– Здоровеньки булы, пане добродзию, – вежливо мне отвечают.

– Тут такое дело у меня… домой хочу.

– Та скатертью дорога, – говорит один из них, криво улыбаясь.

Это как же их понять?

– Вы, видимо, не знаете. Но дом мой в Киеве, – поясняю.

– Ха, подивитися! Москали всю незалежную скупили. – Эти ржут.

– Да свой я, киевский! – убеждаю. – Вот и паспорт мой.

– Ну що вы брешете? Видали, вин з Киеву. – Похоже, один из них не на шутку разозлился. – А чому ж зараз говорити не на ридной мови, а на тарабарском языке?

– При чем тут мова? Я с детства на русском говорю.

– Що вин казав? – спрашивает другой.

– Говорит, що вин залетный.

– Та гони в шею этот сучий хвост!

– Как это в шею? В Киеве у меня семья!

– Та не журись. Найдешь себе другую кралю.

– Да что же это такое, в самом деле! Вы что… вы разве не слыхали про Киевскую Русь?

– Бачь, Опанас! Во гарно брешет!

Да провались оно! Я повернулся и, не прощаясь, пошел прочь.

– Хай живе вильна Украина! – послышалось мне вслед.

Податься, что ли, в монастырь? Нет, лучше в скит. Только чтоб рядом ни живой души на десять… нет, на двадцать километров.

Или сбежать в Париж? А что, может, удастся там о Кире что-нибудь узнать? Вот только хорошо бы с рукописью для начала разобраться.