Покаянные сны Михаила Афанасьевича

– Да что уж тут… Ясно же, что засосала среда. Что ни вечер – посиделки то в Доме актера, то в Домжуре, то в «Национале». Дамы очаровательные, все больше из актрис – скольким я цветы дарил, скольких целовал, скольких поутру выпроваживал из своей квартиры! Кстати, знаете – там, на Кудринской, есть угловой дом. Пять комнат, ванная, выложенная заграничным кафелем, кабинет, отделанный дубовым шпоном, люстры, сделанные на заказ…

– И что?

– А ничего. Все было, но теперь и след простыл.

– Пропили?

– Да если бы… – грустно усмехнулся маклер. – Как-то прихожу в Союз писателей, а там объявление в вестибюле, на стене: слушается персональное дело. И ниже написана моя фамилия. Думаю, вот те раз, кому это я не угодил? Кому то есть перешел дорогу? И вот что выяснилось. – Маклер вынул из кармана портсигар и закурил. – Дело в том, что незадолго до этого я имел несчастье закадрить дочку одного влиятельного… Впрочем, ни фамилии, ни должности не буду называть, не в этом суть. Дочка довольно смазливая была, однако интерес мой был в другом. Хоть я и достиг кое-каких успехов, но хотелось большего. Ну, сам понимаешь – ордена и звания, творческие командировки за рубеж. И вот как-то лежим в постели, а она и говорит: «Слушай, котик! А давай мы из тебя министра сделаем». Я отвечаю: «Делать больше нечего? Да мне и так хорошо». – «Но согласись, приятно быть женой государственного деятеля. Хоть и не первая леди, но есть все же кое-какой плезир». – «Какой плезир, если мы даже не помолвлены?» – «Да я к тому и говорю. Конечно, можно выйти замуж за писателя, но как-то, знаешь, боязно». – «Это почему?» – «А потому, что талант – штука хрупкая, уж очень ненадежная. Сегодня есть, а завтра смотришь – нет его». – «Так не бывает, – говорю. – Бабьи выдумки все это. Да я еще такого напишу!..» А она в ответ: «Ты целый год уже ничего не пишешь». – «Откуда ты взяла?» – «Я про тебя все знаю: с кем спал, кому и на кого подписывал доносы, кто на тебя, бездарного, ишачил, как какой-то негр…» – «Да не было этого! Брешут все завистники!» – «Ну, в общем, так: либо ты даешь согласие, либо завтра же…»

Маклер перевел дух и продолжал:

– В итоге что делать, согласился. Не враг же я себе! Для начала дали пост заместителя министра. Мне поручили курировать телевидение. Дело шло к нашей свадьбе, и вдруг… Как-то утром включаю радио – и что же слышу? Мой будущий тесть оказался причастен к внутрипартийной группировке, замыслившей тихий переворот там, на вершине власти. И началось! Связь моя с этой семьей была прекрасно всем известна. А потому, когда деятеля этого сослали третьим секретарем горкома куда-то на Восток, завистники словно бы с цепи сорвались. Пришили мне искажения в биографии, поперли из партии, как чуждый элемент. Да за потерю бдительности добавили – я ведь тогда много с иностранцами общался. Так бы и сгинул в лагерях, если бы не перестройка.

Маклер закончил свой рассказ, а мне стало жалко этого неудачливого человека. Жулик не жулик, а ведь столько всего он перенес. Подумалось: вот даже этот пострадал из-за любви.

– Да уж, досталось вам, – говорю.

– Не то слово, – согласился маклер. – Столько вытерпеть, так вознестись, а потом упасть – это не каждому дано. Рад, что понимаете. И потому особенно грустно мне от вас такое слышать.

– Вы о чем? – недоумеваю.

– Да вот о том, что нет в вас сострадания к человеку. – Вижу, он готов уже пустить слезу. – Ну почему? Почему написать пьесу не хотите?

Жалко мне его. Не то слово – очень жалко! Однако вынужден ответить:

– Вы меня простите, Аметист Григорич! Я вам сочувствую, но вы обратились не по адресу. Да, я могу писать. Но лишь о том, что хорошо знаю, что сам выстрадал, чем мучился, что пережил когда-то…

Тут что-то непонятное случилось с этим маклером – он стал преображаться буквально на глазах. Куда подевалось скорбное выражение лица, отчего в глазах появилась злость, которая бывает только у охотника перед тем, как нужно сделать выстрел?

– Ну уж и скажете! – усмехнулся маклер и продолжал, уже не глядя на меня: – Можно подумать, только он такой белый и пушистый. А на поверку? А на поверку не может обходиться без заимствований. Да ваш роман – наполовину откровенный плагиат.

– Это клевета! – Я выскочил из-за стола, намереваясь вышвырнуть негодяя за порог. – Как вы посмели! Я в суд подам! Потребую компенсации морального ущерба…

Маклер рассмеялся:

– Судя по всему, наш будущий классик не знает, с кем имеет дело, – затем сразу посерьезнел и заговорил так, будто обращался не ко мне, а к присяжным заседателям, исполняя роль обвинителя в суде: – Гражданин не помнит, что за квартиру задолжал, что вот уже три месяца живет здесь без регистрации и без прописки. И что уж вовсе возмутительно, пользуется гостеприимством столицы нашей родины, Москвы, даже не имея российского гражданства. Это как вам?

А я молчал, попросту не зная, что сказать, и холодея в ожидании того, что еще он скажет. Он и сказал, уже обращаясь не к присяжным, а ко мне:

– Так вы подумайте, а я еще зайду. Завтра. Непременно. Вместе с понятыми.