Похищенный (Kidnapped)

It was the month of June; the grass was all white with daisies, and the trees with blossom; but, to judge by our blue nails and aching wrists, the time might have been winter and the whiteness a December frost.	Был июнь месяц, в траве белели маргаритки, деревья стояли в цвету, а глядя на наши синие ногти и онемевшие запястья, можно было подумать, что, наступила зима и все вокруг прихвачено декабрьским морозом.
Uncle Ebenezer trudged in the ditch, jogging from side to side like an old ploughman coming home from work.	Дядя Эбенезер тащился по обочине, переваливаясь с боку на бок, словно старый пахарь, возвращающийся с работы.
He never said a word the whole way; and I was thrown for talk on the cabin-boy.	За всю дорогу он не проронил ни слова, и я поневоле разговорился с юнгой.
He told me his name was Ransome, and that he had followed the sea since he was nine, but could not say how old he was, as he had lost his reckoning.	Тот сказал, что зовут его Рансомом, что в море он ходит с девяти лет, а сколько ему сейчас, сказать не может, потому что сбился со счета.
He showed me tattoo marks, baring his breast in the teeth of the wind and in spite of my remonstrances, for I thought it was enough to kill him; he swore horribly whenever he remembered, but more like a silly schoolboy than a man; and boasted of many wild and bad things that he had done: stealthy thefts, false accusations, ay, and even murder; but all with such a dearth of likelihood in the details, and such a weak and crazy swagger in the delivery, as disposed me rather to pity than to believe him.	Открыв грудь прямо на ветру, он, не слушая моих увещаний, что так недолго застудиться насмерть, показал мне свою татуировку; он сыпал отборной бранью кстати и некстати, но получалось это неумело, по-мальчишески; он важно перечислял мне свои геройские подвиги: тайные кражи, поклепы и даже убийства, - но с такими невероятными подробностями, с таким пустым и беспомощным бахвальством, что поверить было никак нельзя, а не пожалеть его невозможно.
I asked him of the brig (which he declared was the finest ship that sailed) and of Captain Hoseason, in whose praises he was equally loud.	Я расспросил его про бриг - он объявил, что это лучшее судно на свете - и про капитана, которого он принялся славословить с не меньшим жаром.
Heasyoasy (for so he still named the skipper) was a man, by his account, that minded for nothing either in heaven or earth; one that, as people said, would "crack on all sail into the day of judgment;" rough, fierce, unscrupulous, and brutal; and all this my poor cabin-boy had taught himself to admire as something seamanlike and manly.	По его словам, выходило, что Хози-ози (так он по-прежнему именовал шкипера) - из тех, кому не страшен ни черт, ни дьявол, кто, как говорится, "хоть на страшный суд прилетит на всех парусах", что нрава он крутого: свирепый, отчаянный, беспощадный. И всем этим бедняга приучил себя восхищаться и такого капитана почитал морским волком и настоящим мужчиной!
He would only admit one flaw in his idol.	Всего один изъян видел Рансом в своем кумире.
"He ain't no seaman," he admitted.	- Только моряк он никудышный, - доверительно сообщил он мне.
"That's Mr. Shuan that navigates the brig; he's the finest seaman in the trade, only for drink; and I tell you I believe it!	- Управляет бригом мистер Шуан, этот - моряк, каких поискать, верь слову, только выпить любит!
Why, look'ere;" and turning down his stocking he showed me a great, raw, red wound that made my blood run cold. "He done that--Mr. Shuan done it," he said, with an air of pride.	Глянь-ка! - Тут он отвернул чулок и показал мне глубокую рану, открытую, воспаленную - у меня при виде нее кровь застыла в жилах, - и гордо прибавил: - Это все он, мистер Шуан!
"What!" I cried, "do you take such savage usage at his hands?	- Что? - вскричал я. - И ты сносишь от него такие зверства?
Why, you are no slave, to be so handled!"	Да кто ты, раб, чтобы с тобой так обращались?