– Ты слишком эмоционален, Линч, – сказал Кавински. – Это нормально. Я всё понимаю. Будь у тебя яйца, было бы по-другому. – Он постучал себя по виску. – Тут целый магазин. Идешь в отдел электроники, берешь телевизор, валишь. Не отвлекайся.
Кавински достал с заднего сиденья еще упаковку пива.
– Готов?
И они заснули. Они засыпали раз за разом, а звезды катились и скрывались, и луна пряталась в деревьях, и солнце двигалось вокруг машины. «Мицубиси» был полон невероятных приборов и колючих растений, поющих камней и кружевных лифчиков. Когда нагрянул кипящий полдень, они вылезли, сняли пропотевшие футболки и стали спать на солнце. Им виделись вещи, слишком большие, чтобы вместиться в машину. Снова и снова Ронан вламывался в свои редеющие сны, крался среди деревьев, что-то воровал. Он начал понимать, что имел в виду Кавински. Процесс сна не имел особого значения; грезы были побочным продуктом, а деревья – просто препятствиями, чем-то вроде неработающей сигнализации. Закоротив их, он выносил что хотел, не беспокоясь, что сон испортит его добычу.
День тянулся, долгий и тонкий, как ниточка, готовая порваться, а потом настала ночь, соблазнительно отражавшаяся от сотни белых автомобилей. Ронан не знал, сколько дней прошло – а может, это была всё та же ночь. Как давно он разбил «кабана»? Когда в последний раз столкнулся с кошмаром?
Потом настало утро. Он не знал, было ли это всё то же утро или новое. Трава намокла, капот «Мицубиси» густо покрывали капли, но Ронан не мог сказать, что это – дождь или просто роса.
Он сидел, прислонившись к заднему бамперу «Мицубиси» – гладкая поверхность холодила его голую спину – и ел лакричные конфеты. Казалось, они плавали в алкоголе, переполнявшем желудок. Кавински осматривал последний шедевр Ронана – бензопилу. Он убедился, что она работает, изувечив покрышку на одном из «Мицубиси», а потом присоединился к Ронану и взял конфету. Кавински был слишком пьян, чтобы интересоваться едой как чем-то помимо самой идеи.
– Ну? – спросил Ронан.
После общения с бензопилой лицо и голая грудь Кавински были покрыты маленькими крапинками резины. Он сказал:
– А теперь присни «Камаро».
44
Легко.
Таблетка. Пиво. Сон.
«Камаро» стоял среди деревьев сонного леса; вообразить его оказалось не труднее, чем всё остальное, что забрал Ронан. Просто машина была больше.
Войти
Выйти
Он молча положил руку на ручку двери. Листья деревьев трепетали над головой, вдалеке всхлипывала птица.
Девушка-Сирота наблюдала за ним, стоя по другую сторону машины. Она покачала головой. Ронан поднес палец к губам.
«Проснись».
Он открыл глаза и увидел утреннее небо… и «Камаро» стоял рядом. Победоносно-оранжевый. Неидеальный. Идеально неидеальный, запачканный, потертый, как «кабан». Вплоть до царапины на дверце (Ганси однажды въехал в куст азалий).
Сначала Ронан испытал даже не радость, а облегчение. Он не портил всё подряд – он вернул «Камаро» и мог отправиться на Монмутскую фабрику, не боясь унижений. А потом нахлынул восторг. Ронана накрыло эйфорией. Она трепала и возбуждала его. А он-то так гордился коробкой-головоломкой, солнечными очками, ключами. Какой же он был дурак, совсем как ребенок, влюбленный в свои каракули.
Он приснил машину. Целую машину. Ее не было – и вот она появилась.
«Целый мир».
Теперь всё будет хорошо. Всё будет хорошо.
Кавински, стоявший перед «Камаро», казался не слишком-то впечатленным. Он поднял капот.
– Кажется, ты сказал, чувак, что хорошо знал эту машину.
После того как конечности Ронана вновь обрели чувствительность, он встал рядом с Кавински у открытого капота и понял, в чем проблема. Мотора не было. Дыра проходила насквозь, до пожухлой травы. Вероятно, «Камаро» мог ездить и так. Если он работал во сне, то должен был работать и в реальности. Но это не утешило Ронана.
– Я не подумал о моторе, – сказал он.
Радость угасла так же быстро, как появилась. Разве он мог удержать в памяти все слабости «кабана»? Ганси не хотел идеального «кабана», машину, которая ездила без мотора. Он хотел СВОЕГО «кабана». Он любил «Камаро», потому что тот ломался, а не вопреки этому. В душе Ронана зазвучало отчаяние. Это было слишком сложно.
Кавински слегка стукнул его по голове.
– Думал? Думать нечего, придурок. Мы не профессора. Убей мозг.
Он вновь обозрел пустое отделение для мотора.
– Я так понимаю, Дик может сделать из этого клумбу. Посадить здесь петунии и всё такое.
Ронан раздраженно захлопнул капот, забрался на него – не было смысла щадить краску – и забарабанил пальцами по колену, пытаясь собраться с мыслями. «Не думай». Ронан не знал другого способа извлечь что-либо с той стороны. Он не понимал, как удержать образ машины в себе, когда его швыряет в сон.
Ронан устал от снов. Они казались истрепанными, как крылья ночной твари.
– Слушай, чувак, я уверен, что ему понравится, – продолжал Кавински. – А если нет, ну и хрен с ним.