Однажды мы сидели с Лялей возле пруда на скамейке, по теплому асфальту плыл май, и мы цеплялись с наглыми вопросами к проходящим мимо нас девушкам от двенадцати до двадцати двух. Девушки, все до единой, обливали нас с ног до головы приятной, прохладительной влагой презрения. Нам было весело, и мы смотрели на мир счастливыми, глупыми глазами — крепкий, бразильского вида негр и смешной рыжеволосый недомерок. И вдруг мы увидели Лену. Она брела безропотно по направлению к нам, и когда подошла ближе, я сделал вид, что смотрю в другую сторону, а Ляля, прикидываясь, будто не знает ее, осклабился и воззвал:
— Девушка, а девушка, а позовите нас к себе в гости!
Она остановилась, посмотрела на нас удивленными глазами, и я увидел, что глаза у нее сиреневые, а раньше я и не знал, какие у нее глаза, и никто, должно быть, не знал, потому что она их всегда прятала.
— В гости? Пойдемте. Вы серьезно?
— Он шутит, — сказал было я, но Ляля уже вскочил со скамейки:
— А чё, посидим, чайку попьем, мы ребята остроумные, правда, Алёх? — И он противно подмигнул мне.
По пути я на секунду задержал его и шепнул в ухо:
— Ты чего, дурак, Ляля? Это же Лена из первого подъезда. Ей уж, наверно, лет двадцать пять, если не больше.
— Ну и ништяк, — ответил Ляля, оттопыривая свою каштановую нижнюю губу.
Он неумело, но как-то задорно и весело ухаживал за Леной всю дорогу, а когда мы пришли к ней, продолжал суетиться, вызвался заваривать чай и нести с кухни в комнату чашки. Роджер не узнал меня. Когда я подошел к нему, он посмотрел на меня изучающим взглядом и долбанул клювом клетку.
— Ты, нестор-кака, помнишь ты меня? — спросил его я.
В ответ он взмахнул крыльями и заорал:
— Крра-крра-крра!
Такой удивительной чистоты и уюта я не видел ни в одной другой комнате земного шара. Все блестело и было расставлено с геометрической точностью, как Лялины зубы. Страшно было стоять, а еще страшнее сесть где-нибудь. Лена говорила нам «вы». Меня это коробило, Лялю воодушевляло. Он все порывался положить ей руку на плечо и спрашивал:
— Леночка, скажите, мой ангел, кто нарисовал эту картину?
Интонация его голоса была крайне пижонской.
— Эту? Это репродукция с картины одного французского художника-импрессиониста.
Тщательно изучив картину и обнаружив на ней негритянское лицо рядом с обнаженной белизной женского тела центральной фигуры, Ляля начал врать, что происходит непосредственно от потомков араба Петра Великого, именно араба — так он произносил это слово; стоило Лене на минуту выйти, как он щелкнул ногтем по репродукции художника-импрессиониста, попав точно по животу обнаженной белой женщины, и сально сказал:
— Кайф, скажи?
И, глянув из комнаты, далеко ли Лена, он нагло заявил:
— Ты ни черта не соображаешь, девочка самый кайф, как только я тебе мигну, придумай повод и проваливай, идет?
Однако, когда Лена стала читать свои стихи, Ляля резко прокис. Стихи были не бог весть что, пчелки, звезды, приди, мой милый, я укрою тебя плащом любви, Ляля сначала расхваливал, потом не знал, как остановить Лену, и стал делать мне за ее спиной такую морду, как будто его мучала тропическая изжога.
— А вы знаете что-нибудь наизусть? — спросила Лена, прочитав до дыр всю свою тетрадку. Я старательно, хотя и фальшиво, прочитал «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», который добросовестно выучил в прошлом году в восьмом классе. Когда Лена попросила Лялю тоже что-нибудь прочитать наизусть, он стал взволнованно шарить глазами по комнате и вскрикнул:
— Леночка! Что я вижу! У вас, кажется, нет телевизора! Что же делать? Сейчас наши играют с бразильцами! Мой троюродный брат Сезар играет за сборную Бразилии. Извините, но мне нужно срочно бежать.