Похождения одного матроса

– Да, джентльмены, – продолжал Старый Билль после затяжки, – я в пьяном виде поехал, но только не в гостиницу, а в госпиталь Святого Патрикия… И только я слегка отрезвился, когда увидал мать на койке умирающею. Ее раздавил дилижанс на улице в этот день, и ее привезли в госпиталь. Она пристально взглянула на меня и велела нагнуться. И когда я нагнулся, она поцеловала меня и заплакала, а потом чуть слышно, прерывающимся голосом сказала: «Милый мальчик, милый, милый… Прости меня, что я не сумела тебя лучше устроить… Я не виновата, сынок, что не могла быть с тобой… Да сохранит тебя бог!»

И сунула мне затем в руки кошелек: «На черный день, говорит, пригодится. Поцелуй меня еще раз!» И после этого стала бредить… об отце вспоминала, прощала его… всякую всячину говорила… А этак часа через два скончалась… Тут уж я, джентльмены, совсем отрезвел и понял,

какой я был скотиной… Через два дня я похоронил мать и остался один-одинешенек на свете… Очень тогда тяжело было… И вспоминать о тогдашнем скотстве скверно… Да и забыть нельзя, что я пьяный видел мать в последний раз…

– И после этого бросили пить, Билль? – участливо спросил Чайкин.

– Имел намерение, Чайк, имел намерение бросить и даже слово себе давал больше не напиваться и в карты не играть, а кончил тем, что через неделю опять закутил и проиграл все деньги, которые оставила мать. Целых тридцать фунтов, джентльмены… А на эти деньги я мог бы несколько своих лодок завести, а то и купить суденышко и заняться рыбною ловлей в море… Так сперва я и подумывал, да джин все эти хорошие мысли вышиб из головы…

Вы это должны понимать, Дун. Не правда ли?

– Очень даже понимаю. Я прежде до умопомрачения иногда пил. И сколько за это меня пороли, если бы вы только знали, Билль! – проговорил Дунаев с добродушным смехом, показывавшим, что бывший русский матрос давно забыл и простил эту порку.

– Могу представить себе, хотя и не испытал этого удовольствия. А что вы, Дун, пили и, верно, необыкновенно много пили, чтоб дойти, как вы говорите, до умопомрачения, так это видно.

– Почему? – смеясь спросил Дунаев.

– А тогда, после того как мы выехали из города Соляного озера.

– Что ж тогда?

– Разве не помните?

– Право, не помню.

– Я смотрел, как вы дули ром стаканами, когда агенты вас подпаивали, чтоб обыграть наверняка… Я видел немало людей, способных влить в себя много спирта, но такого крепкого, как вы, Дун, признаюсь, не видал…

– Я могу много выпить, Билль, и оставаться трезвым.

Однако продолжайте, Билль, продолжайте… Вы очень любопытно рассказываете… Вон и Чайк ждет не дождется, когда вы станете продолжать. Ему неинтересно слушать о выпивке. Он не пьет.

– Так-таки ничего, Чайк? – спросил Билль.

– Пива бутылку-другую когда пил прежде… Да здесь вот шерри-коблер научился пить… Да и то хочу бросить…

Не люблю я никаких напитков, кроме чая да кофе! – словно бы оправдывался Чайкин. – Так продолжайте, Билль…

Пожалуйста, продолжайте!

– Ну ладно… Продолжать так продолжать, пока не придет почта. Она всегда запаздывает, а сегодня мы приехали на «Перекресток» раньше, чем обыкновенно… На чем я остановился-то, джентльмены?.

– На том, как у вас хмель вышиб хорошие мысли из головы! – подсказал Дунаев.

– Подлинно вышиб, если я вместо того, чтобы купить рыболовное судно, остался поденным яличником у хозяина…

– А по скольку вы получали?

– Фунт в неделю, если память не изменяет, и квартиру.

А есть должен был на свой счет. Ну да, кроме жалованья, еще от джентльменов-пассажиров перепадало… дарили…

– Это в России называется получить «на чай», – вставил

Дунаев.

– И выпить водки? – спросил Старый Билль.

– Ну, разумеется…

– У нас просто давали без определения надобности, хоть никто и не сомневался, что яличник в большинстве случаев пропьет два пенса, которые ему дарили… И выходит, тот же чай! – засмеялся Билль.

– И много в день этих пенсов набирали?

– Да не перебивай, пожалуйста, Дунаев! Дай человеку говорить! А то ты все его перебиваешь! – проговорил вдруг по-русски Чайкин.

– О чем это, Чайк? – спросил Билль.

Дунаев объяснил и обещал, что больше перебивать не будет.

Билль усмехнулся Чайкину и продолжал:

– Жил я, джентльмены, яличником, свободным яличником, и, как уж я говорил вначале, вдруг сделался солдатом и очутился в казарме. И так как со мною, как я вам объяснял, поступили нечисто, завербовали в пьяном виде, то мне моя солдатская куртка стала еще ненавистнее… Вы понимаете, джентльмены?.. По своей доброй воле все можно перенести, а если не по своей, так и хорошее кажется дурным, а дурное так и вовсе отчаянным… Ну, я терпеть не хотел. Подал жалобу и представил куда следует те двадцать пять фунтов, за которые продался…

– Какие это деньги. Билль? За что? – осведомился

Чайкин.

– А за то, что я продавался на службу.

– Кто платит их?

– Правительство.

– И всем желающим?

– Всем. Некоторым красавцам и высокого роста и больше платят… А в России разве ничего не платят?

– Нет. Взяли – и шабаш! – ответил Дунаев.

– Жду неделю, другую, третью ответа на мое прошение.