Похвали меня

Все эти похвалы Эмерсона, то, как он говорит мне, что я совершенная, безупречная, хорошая… он просто играет роль. Ничто из этого не было реальным. А если и было, то что он думает сейчас по поводу моей настоящей жизни? Ведь в ней нет ничего совершенного или безупречного. В ней все вверх тормашками. И обычно меня это устраивает, но я не могу быть для него и Шарлоттой, и Чарли. Эмерсон не должен был этого видеть, так почему же он не бежит отсюда куда подальше? Как я смогу снова стать в понедельник Шарлоттой, когда он знает, какая я настоящая?

Как только угощения готовы и фильм включен, девочки садятся на пол, а мама занимает кресло, оставляя диван нам с Эмерсоном. Он сидит на краю, положив ногу на ногу, и опирается на подлокотник. Он слишком крут, чтобы быть в моей гостиной. Слишком крут.

Мы смотрим фильм, и он, похоже, искренне увлечен, но время от времени я чувствую на себе его взгляд, как будто я интереснее того, что происходит на экране. В какой-то момент он кладет руку на спинку дивана, и я ловлю себя на том, что прислоняюсь к нему. Мы фактически обнимаемся, хотя мама сидит от меня на расстоянии вытянутой руки.

Впрочем, как всегда, уже через пятнадцать минут она засыпает. И как только в конце плывут титры, девчонки отправляются в комнату Софи. Эмерсон поворачивает ко мне голову в тускло освещенной комнате. Я тоже смотрю на него. Это такой тихий, такой интимный момент, что кажется почти сюрреалистичным.

Он наклоняется вперед и прижимается губами к моему лбу.

И я снова его ненавижу. Почему он делает это со мной?

– Не хочешь показать мне свою комнату? – шепчет он, отстраняясь от меня.

С моих губ срывается тихий смешок. Он шутит. Вот только он выглядит так, будто действительно ждет ответа.

– Почему бы нам не вернуться к вам? Я могу остаться на ночь.

Он гладит меня по щеке.

– Хочу посмотреть, где ты живешь.

– Но это крошечный домик у бассейна…

Его палец касается моих губ.

– Покажи мне.

Не разбудив маму, мы вдвоем на цыпочках выходим из гостиной и направляемся к задней двери. Меня преследует мысль о том, что это плохая идея, и я пытаюсь вспомнить, положила ли свою грязную одежду в корзину или она все еще разбросана по всему полу.

Когда мы подходим к двери моей студии, он прижимается ко мне сзади, обвивает руками талию, целует в шею. Боже, неужели он думает, что мы сделаем это здесь? На той кровати, на которой я сплю с пятнадцати лет?

Как только мы входим, он оглядывается по сторонам, как будто оценивая мое жилое пространство.

– Ничего особенного, – говорю я.

Взяв меня за руку, Эмерсон притягивает меня к себе и поцелуем как будто снимает слова с моих губ. Он такой приятный на вкус, и я хочу в этот момент слиться с ним воедино, но только не здесь.

– Почему ты так нервничаешь? – спрашивает он, заключая меня в объятия.

– Я не нервничаю… я просто…

– Думаешь, мой возраст побеспокоил твою маму?

– Ты смеешься? Мама самая крутая. Вот будь здесь мой отец… – говорю я, представляя, как он взбесился бы от одной только мысли о том, что я сплю с мужчиной на пару лет моложе него. Как здорово, что он никогда этого не узнает.

– Я так и подумал. Сколько лет твоим родителям?

– Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, – отвечаю я, хватая его за лицо и притягивая для очередного поцелуя. Пусть я нервничаю, но мое тело светится от его прикосновений, оно жаждет получить еще больше.

Но всякий раз, когда я пытаюсь подтащить его к кровати или к двери, у меня ничего не выходит. Эмерсон неподвижно стоит на месте. Он начинает просматривать фотографии в рамках на моей книжной полке.

Фотографии… мои… в подростковом возрасте.

– О боже, пожалуйста, прекрати! – кричу я, пытаясь столкнуть их, но он борется со мной.

– Я хочу посмотреть.

Естественно, победа достается ему, и он просматривает их все.

Затем его взгляд падает на мою фотографию с Софи, когда мы детьми ездили в Диснейленд. Внутри все леденеет.

– Как мило. Это кто?

На фото Софи шесть, а мне двенадцать. У нее короткая стрижка – приличная, не то что нынешние синие патлы. Она в синей футболке с Олафом, в шортах и светящихся кроссовках – я понимаю, почему Эмерсон спросил, кто это на снимке. Наверное, когда он смотрит на это фото, то видит маленького мальчика.

– Это Софи, – отвечаю я, беру фотографию и смотрю на нее.

Руки Эмерсона обвивают меня, а губы прижимаются к моему уху.

Мои глаза по-прежнему прикованы к снимку, и я мысленно переношусь в тот день.

– Наши родители взяли нас на ее день рождения, потому что она была помешана на «Холодном сердце». Помешана. Факт, который она будет отрицать по сей день, потому что сейчас это суперклише.

Эмерсон смеется мне в ухо.

– Ты очень ее защищаешь, – бормочет он, словно это что-то смелое и похвальное. Словно этот голый минимум – безоговорочно любить кого-то – так уж здорово.

– Мне ничего другого не остается. Отец ушел от нас, потому что…

Я сглатываю комок. Боже, я не хочу плакать, не здесь, не сейчас, в такой чудесный момент, и уж точно не перед Эмерсоном. Но что-то в том, как он крепче сжимает меня, дарит мне ощущение безопасности, как бы приглашая излить ему душу, ничего не боясь.