Поклонник вулканов

Когда они увидели из кареты возникшее вдали огромное сооружение из светло-розового камня, то сначала решили, что оно не предназначено для жилья. Причуды поместья начались сразу же, как только они подкатили к его воротам, по бокам которых были установлены фигуры двух грузных, изготовившихся к прыжку, семиглазых монстров. Далее тянулась широкая аллея, а вдоль нее на пьедесталах возвышались, восседали и возлежали еще более жуткие фантастические чудовища.

— Ой, ой, смотрите сюда!

Теперь настал звездный час Кавалера, и он принялся давать подробные пояснения. Он рассказал, что двенадцать лет назад по дороге из Неаполя здесь побывал Гёте. В ту пору был еще жив князь, понасажавший всех этих чудовищ, мимо которых они сейчас проезжают (при Гёте их было еще больше). Тут Кавалер не преминул заметить, что великий поэт отнесся к необычным скульптурам и архитектуре совершенно спокойно, решив про себя, что вилла — отвратительна, а ее владелец, должно быть, просто спятил.

— А это что такое? — воскликнула кавалерская супруга.

В этот момент они как раз проезжали мимо скульптур лошади с человеческими руками, двугорбого верблюда, у которого вместо горбов были женские головы, гуся с головой лошади и человека со слоновьим хоботом вместо носа и орлиными когтями вместо пальцев.

— А это сторожевые духи покойного князя, — пояснил Кавалер.

— А это что?

Перед ними на дикой кошке (вместо морды — человеческая голова) сидел мужчина с головой коровы.

— Дальше будет еще интереснее, — сказал Кавалер, показав на целый оркестр обезьян с барабанами, флейтами и скрипками, глазеющих на них с крыши виллы. — Поехали.

У парадного крыльца уже поджидали несколько лакеев; они помогли гостям выйти из кареты. В широких дверях их приветствовал толстый, низенький дворецкий в черной ливрее.

— Никогда не видел черную ливрею, — шепнул герой.

— А может, он носит траур по умершему хозяину? — предположила супруга Кавалера.

Услышав, Кавалер улыбнулся и промолвил:

— Я не удивился бы, дорогая, если бы вы оказались правы.

Перед дверью (скособоченной и разбитой) верхом на дельфине сидел карлик с лавровым венком римского цезаря на челе. Кавалерша похлопала карлика по голове.

— Там внутри виллы еще и не такие есть, хотя уже многое растащили, — заметил Кавалер.

По довольно грязной и полуразрушенной мраморной лестнице они поднялись на первый этаж, возвышающийся над цокольным фундаментом, и вслед за дворецким проследовали через большую приемную в залы, миновав ряды странных композиционных скульптур.

— Ой, смотрите-ка!

На спину стоящего на четвереньках ангела взгромоздился двухголовый павлин.

— Господи, Боже ты мой!

Русалка с собачьими лапами совокуплялась с хряком.

— А вот сюда взгляните!

Кавалерша остановилась перед двумя пышно разодетыми фигурами, играющими в карты: женщина с лошадиной головой и мужчина с головой грифона в парике и с короной.

— Хоть бы на денек у меня выросла лошадиная голова! — смеясь, воскликнула жена Кавалера. — Вот интересно, что бы тогда было!

— Уверен, — откликнулся герой, — вы стали бы самой красивой лошадкой.

— А я хотел бы понаблюдать за лицами наших гостей, когда вы уселись бы играть в «фараона» с такой головой, — рассмеялся Кавалер. — Никаких сомнений, — все партии были бы ваши.

Кавалерша изобразила громкое лошадиное ржание, а мужчины так и покатились со смеху.

Будь Кавалер сейчас один на вилле, он с готовностью воспринял бы и по достоинству оценил аллегорические фигуры и скульптуры покойного князя. Но ему хотелось не только позабавить жену и героя, но и удивить их своими глубокими познаниями. При любых обстоятельствах он видел себя в первую очередь в роли советчика или даже наставника. На похоронах Кавалер не преминул бы воспользоваться случаем, чтобы с готовностью прочитать скорбным собравшимся коротенькую лекцию о памятниках, установленных на кладбище. Каким же сильным противоядием для всякого рода неприятностей, даже горя, могут иногда оказаться чья-то эрудиция и начитанность.

Под влиянием фантазий князя, приказавшего создать скульптуры диковинных лошадей, Кавалер стал припоминать легенды о Хироне, Пегасе[59] из античной мифологии. При этом счел уместным подчеркнуть, что у всех этих мутантов было полубожественное происхождение.

— Вспомните-ка учителя Ахиллеса, который был кентавром. Или крылатого коня, у которого отец был грифоном, а мать — молодой кобылкой, да и в поэмах Ариосто[60] крылатый конь — символ любви.

Любовь. Кавалерская супруга отчетливо услышала это слово, эхом прошелестевшее в могильной тишине виллы. Она его не произносила, их общий друг тоже молчал.

Кавалер о любви вообще-то не думал, но слово «любовь» казалось ему самым подходящим талисманом против тревожного буйства чувств, выраженных в этих гротескных фигурах, понаставленных князем на вилле и в парке.

Герой тоже не размышлял о любви, тем не менее сказал несколько глубокомысленных слов в завязавшейся научной дискуссии.