Поклонник вулканов

Я почему-то чувствовала, что в их отношениях он был для нее вроде как отец, хотя на вид казался еще крепеньким мужиком и ему прямо не терпелось ласкать и любить ее, ну да ведь и отцам некоторым того же хотца со своим дочерьми. Как знать, может и ей выпали бы тяжелые моменты со старым Лайонелом, не умри он, когда ей исполнилось всего два месяца от роду, а проживи еще с десяток-другой лет. У всех мужиков свои пути-дороги, и многие не могут оставить женщину в покое, даже если она их плоть и кровь. Чистая любовь существует лишь между матерью и ребенком. Но еще лучше, если ребенок — девочка, так как сын растет и становится еще одним мужиком. Ну а дочка, она будет твоим ребенком на всю жизнь.

Так вот и потекли у нас годы счастливой жизни в этой заморской стране, и хотя мне всегда с трудом верилось в счастье, но моя дорогуша все же верила. Когда дела складывались плохо, я завсегда думала, что могло быть и хуже, а она говорила: нет, все кончится, все пройдет. И долгие-долгие годы оказывалась права. Как-то раз она сказала, что настанет день и она будет миледи, а я ей на эту дерзость ответила, что она совсем уже, видать, с ума спятила и такое просто невозможно. Ну и, конечно же, ошиблась: старичок все же женился на ей, а женитьба сделала меня, старую Мэри, его тещей, а он будет постарше меня. Но он был кругом такой порядочный и завсегда звал меня по имени миссис Кэдоган. Готова поспорить на что угодно, если бы мой валлиец узнал, как все великолепно сложилось со мной, он запсиховал бы, что удрал от меня.

Дядюшка Чарлза женился на моей ненаглядной, когда мы приехали в Англию, а его родичам все это настолько не понравилось, что и свадьбу-то нельзя было назвать свадьбой — так мало народу пришло, хотя венчание и проходило в богатой церкви. Я с удовольствием смотрела на разочарованное лицо Чарлза. Но моя дорогуша зла на него не таила и все годы потом слала ему письма. Она всегда была добра с теми, кого хоть разок любила, даже если ей причинили обиду. Такие уж мы, женщины, я ведь сама вспоминаю с любовью старого Лайонела, отца моей дорогой дочурки, добром поминаю и симпатягу Кэдогана. А о Джо Харте я теперь и не вспоминаю, он исчез из моей памяти, может, потому что я его особо не любила.

Когда мы приезжали в тот раз в Англию, я ездила в деревню и встречалась там с родственниками, которые еще не перемерли, как моя сестра от золотухи, дала им денег и подарки от своей драгоценной доченьки. Она никогда не забывала ту семью, где росла и воспитывалась ее дочка, а моя внучка. Она исстрадалась по своей дочке, теперь уж ставшей совсем большой девочкой, а я рассердилась на нее за то, что она не взяла меня с собой поглядеть на внучку. А прежде повсюду брала с собой, обсуждала все дела, говорила о будущем. Но теперь она сказала, что с девочкой должна встретиться одна. Я поняла: встреча будет печальной, и так огорчилась, что не могу защитить ее, как всегда бывало раньше.

Вернувшись от дочери, она сказала, что сердце у нее буквально разрывается от боли, что она оставила девочку, когда той было четыре годика, и теперь, увидев ее и снова полюбив, вынуждена опять покинуть ее. И любящая мать заплакала впервые, как мы попали в дом дядюшки Чарлза, который теперь стал ее мужем, когда окончательно поняла, что Чарлз не собирается приезжать за нею, а просто-напросто запродал дядюшке. Мне не суждено быть матерью, сказала она, может, и стоило выйти за него замуж, но он все еще воображает, будто я у него буду навроде любовницы. И она опять заплакала. Но вот подумай, сказала я тогда, вытерев ей слезки, есть ли на свете хоть одна женщина, которая за целых пять лет не проронила ни слезинки, и сколько женщин могут похвастаться этим. Тебе нужно положиться на свою счастливую судьбу.

Ну а потом мы поехали назад, в Италию, и, сделав остановку в Париже, видели там в небе воздушный шар, а в корзинке сидел человек. Моя ненаглядная встречалась там с самой французской королевой, она теперь могла встречаться с царственными особами. Она стала ее светлостью, а я — мадамою, матерью миледи, госпожой матерью жены посланника. И мужчины стали снимать передо мной шляпы, хотя многие и продолжали считать меня служанкой или компаньоншей. Итальянского языка я так никогда и не учила. У меня мозги не такие, как у дочки. Я всегда была женщиной скромной, носила черное платье и белую шляпку, и никто не замечал меня, пока не скажут, кто я такая. А я была просто ее матерью.

И вот теперь у моей ненаглядной стало все-все, чего только душенька пожелает, мы могли расслабляться, весело смеяться и с наслаждением есть-пить что только захочется. Я научила нашего повара из местных готовить некоторые блюда, которые мы ели в деревне, и завсегда оставляла их для дочки, а она приходила ко мне в комнату после всяких разных приемов, где ей надлежало быть вместе с мужем, или после оперы. Ну и потом в моей этой комнате мы устраивали обжираловку, или пиршество, как мы это называли. И еще могли там вдосталь попить доброго английского джинчика, а не этого противного заморского вина.