Покой нам только снится

Неужели твой голос молчит?

Чую, там, под холмами, на горном изгибе

Лик твой молнийный гневом горит!

Воротясь, ты направишь копье полуночи

Солнцебогу веселому в грудь.

Я увижу в змеиных кудрях твои очи,

Я услышу твой голос: «Забудь».

Надо мною ты в синем своем покрывале,

С исцеляющим жалом – змея…

Мы узнаем с тобою, что прежде знавали,

Под неверным мерцаньем копья!

2 апреля 1907

«Я насадил мой светлый рай …»

Моей матери

Я насадил мой светлый рай

И оградил высоким тыном,

И в синий воздух, в дивный край

Приходит мать за милым сыном.

«Сын, милый, где ты?» – Тишина.

Над частым тыном солнце зреет,

И медленно и верно греет

Долину райского вина.

И бережно обходит мать

Мои сады, мои заветы,

И снова кличет: «Сын мой! Где ты?»,

Цветов стараясь не измять…

Всё тихо. Знает ли она,

Что сердце зреет за оградой?

Что прежней радости не надо

Вкусившим райского вина?

Апрель 1907

«В этот серый летний вечер …»

В этот серый летний вечер,

Возле бедного жилья,

По тебе томится ветер,

Черноокая моя!

Ты в каких степях гуляла,

Дожидалась до звезды,

Не дождавшись, обнимала

Прутья ивы у воды?

Разлюбил тебя и бросил,

Знаю – взял, чего хотел,

Бросил, вскинул пару весел,

Уплывая, не запел…

Долго ль песни заунывной

Ты над берегом ждала,

И какой реке разливной

Душу-бурю предала?

25 июня 1907

Осенняя любовь

1

Когда в листве сырой и ржавой

Рябины заалеет гроздь, –

Когда палач рукой костлявой

Вобьет в ладонь последний гвоздь, –

Когда над рябью рек свинцовой,

В сырой и серой высоте,

Пред ликом родины суровой

Я закачаюсь на кресте, –

Тогда – просторно и далёко

Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,

И вижу: по реке широкой

Ко мне плывет в челне Христос.

В глазах – такие же надежды,

И то же рубище на нем.

И жалко смотрит из одежды

Ладонь, пробитая гвоздем.

Христос! Родной простор печален!

Изнемогаю на кресте!

И челн твой – будет ли причален

К моей распятой высоте?

2

И вот уже ветром разбиты, убиты

Кусты облетелой ракиты.

И прахом дорожным

Угрюмая старость легла на ланитах.

Но в темных орбитах

Взглянули, сверкнули глаза невозможным…

И радость, и слава –

Всё в этом сияньи бездонном,

И дальном.

Но смятые травы

Печальны,

И листья крутятся в лесу обнаженном…

И снится, и снится, и снится:

Бывалое солнце!

Тебя мне всё жальче и жальче…

О, глупое сердце,

Смеющийся мальчик.

Когда перестанешь ты биться?

3

Под ветром холодные плечи

Твои обнимать так отрадно:

Ты думаешь – нежная ласка,

Я знаю – восторг мятежа!

И теплятся очи, как свечи

Ночные, и слушаю жадно –

Шевелится страшная сказка,

И звездная дышит межа…

О, в этот сияющий вечер

Ты будешь всё так же прекрасна,

И, верная темному раю,

Ты будешь мне светлой звездой!

Я знаю, что холоден ветер,

Я верю, что осень бесстрастна!

Но в темном плаще не узнают,

Что ты пировала со мной!..

И мчимся в осенние дали,

И слушаем дальние трубы,

И мерим ночные дороги,

Холодные выси мои…

Часы торжества миновали –

Мои опьяненные губы

Целуют в предсмертной тревоге

Холодные губы твои.

3 октября 1907

«В те ночи светлые, пустые …»

В те ночи светлые, пустые,

Когда в Неву глядят мосты,

Они встречались, как чужие,

Забыв, что есть простое ты.

И каждый был красив и молод,

Но, окрыляясь пустотой,

Она таила странный холод

Под одичалой красотой.

И, сердцем вечно строгим меря,

Он не умел, не мог любить.

Она любила только зверя

В нем раздразнить – и укротить.

И чуждый – чуждой жал он руки,

И север сам, спеша помочь

Красивой нежности и скуке,

В день превращал живую ночь.

Так в светлоте ночной пустыни,

В объятья ночи не спеша,

Гляделась в купол бледно-синий

Их обреченная душа.

10 октября 1907

Снежная дева

Она пришла из дикой дали –

Ночная дочь иных времен.

Ее родные не встречали,

Не просиял ей небосклон.

Но сфинкса с выщербленным ликом

Над исполинскою Невой

Она встречала легким вскриком

Под бурей ночи снеговой.

Бывало, вьюга ей осыпет

Звездами плечи, грудь и стан, –

Всё снится ей родной Египет

Сквозь тусклый северный туман.

И город мой железно-серый,

Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,

С какой-то непонятной верой

Она, как царство, приняла.

Ей стали нравиться громады,

Уснувшие в ночной глуши,

И в окнах тихие лампады

Слились с мечтой ее души.

Она узнала зыбь и дымы,

Огни, и мраки, и дома –

Весь город мой непостижимый –

Непостижимая сама.

Она дари т мне перстень вьюги

За то, что плащ мой полон звезд,

За то, что я в стальной кольчуге,

И на кольчуге – строгий крест.

Она глядит мне прямо в очи,

Хваля неробкого врага.

С полей ее холодной ночи

В мой дух врываются снега.

Но сердце Снежной Девы немо

И никогда не примет меч,

Чтобы ремень стального шлема

Рукою страстною рассечь.

И я, как вождь враждебной рати,

Всегда закованный в броню,

Мечту торжественных объятий

В священном трепете храню.

17 октября 1907

«И я провел безумный год …»

И я провел безумный год

У шлейфа черного. За муки,

За дни терзаний и невзгод

Моих волос касались руки,

Смотрели темные глаза,

Дышала синяя гроза.

И я смотрю. И синим кругом

Мои глаза обведены.

Она зовет печальным другом.

Она рассказывает сны.

И в темный вечер, в долгий вечер