Покой нам только снится

Невиданные мятежи.

Чтó ж, человек? – За ревом стали,

В огне, в пороховом дыму,

Какие огненные дали

Открылись взору твоему?

О чем – машин немолчный скрежет?

Зачем – пропеллер, воя, режет

Туман холодный – и пустой?

Теперь – за мной, читатель мой,

В столицу севера больную,

На отдаленный финский брег!

Уж осень семьдесят восьмую

Дотягивает старый век.

В Европе спорится работа,

А здесь – по-прежнему в болото

Глядит унылая заря…

Но в половине сентября

В тот год, смотри, как солнца много!

Куда народ вали т с утра?

И до заставы всю дорогу

Горохом сыплется ура,

И Забалканский и Сенная

Кишат полицией, толпой,

Крик, давка, ругань площадная…

За самой городской чертой,

Где светится золотоглавый

Новодевичий монастырь,

Заборы, бойни и пустырь

Перед Московскою заставой, –

Стена народу, тьма карет,

Пролетки, дрожки и коляски,

Султаны, кивера и каски,

Царица, двор и высший свет!

И пред растроганной царицей,

В осенней солнечной пыли,

Войска проходят вереницей

От рубежей чужой земли…

Идут, как будто бы с парада.

Иль не оставили следа

Недавний лагерь у Царьграда,

Чужой язык и города?

За ними – снежные Балканы,

Три Плевны, Шипка и Дубняк,

Незаживающие раны,

И хитрый, и неслабый враг…

Вон – павловцы, вон – гренадеры

По пыльной мостовой идут;

Их лица строги, груди серы,

Блестит Георгий там и тут,

Разрежены их батальоны,

Но уцелевшие в бою

Теперь под рваные знамена

Склонили голову свою…

Конец тяжелого похода,

Незабываемые дни!

Пришли на родину они,

Они – средь своего народа!

Чем встретит их родной народ?

Сегодня – прошлому забвенье,

Сегодня – тяжкие виденья

Войны пусть ветер разнесет!

И в час торжественный возврата

Они забыли обо всем:

Забыли жизнь и смерть солдата

Под неприятельским огнем,

Ночей, для многих – без рассвета,

Холодную, немую твердь,

Подстерегающую где-то –

И настигающую смерть,

Болезнь, усталость, боль и голод,

Свист пуль, тоскливый вой ядра,

Зальдевших ложементов холод,

Негреющий огонь костра,

И даже – бремя вечной розни

Среди штабных и строевых,

И (может, горше всех других)

Забыли интендантов козни…

Иль не забыли, может быть? –

Их с хлебом-солью ждут подносы,

Им речи будут говорить,

На них – цветы и папиросы

Летят из окон всех домов…

Да, дело трудное их – свято!

Смотри: у каждого солдата

На штык надет букет цветов!

У батальонных командиров –

Цветы на седлах, чепраках,

В петлицах выцветших мундиров,

На конских челках и в руках…

Идут, идут… Едва к закату

Придут в казармы: кто – сменять

На ранах корпию и вату,

Кто – нá вечер лететь, пленять

Красавиц, щеголять крестами,

Слова небрежные ронять,

Лениво шевеля усами

Перед униженным «штрюком»,

Играя новым темляком

На алой ленточке, – как дети…

Иль, в самом деле, люди эти

Так интересны и умны?

За что они вознесены

Так высоко, за что в них вера? –

В глазах любого офицера

Стоят видения войны.

На их, обычных прежде, лицах

Горят заемные огни.

Чужая жизнь свои страницы

Перевернула им. Они

Все крещены огнем и делом;

Их речи об одном твердят:

Как Белый Генерал на белом

Коне, средь вражеских гранат,

Стоял, как призрак невредимый,

Шутя спокойно над огнем;

Как красный столб огня и дыма

Взвился над Горным Дубняком;

О том, как полковое знамя

Из рук убитый не пускал;

Как пушку горными тропами

Тащить полковник помогал;

Как царский конь, храпя, запнулся

Пред искалеченным штыком,

Царь посмотрел и отвернулся,

И заслонил глаза платком…

Да, им известны боль и голод

С простым солдатом наравне…

Того, кто побыл на войне,

Порой пронизывает холод –

То роковое всё равно,

Которое подготовляет

Чреду событий мировых

Лишь тем одним, что не мешает…

Всё отразится на таких

Полубезумною насмешкой…

И власть торопится скорей

Всех тех, кто перестал быть пешкой,

В тур превращать, или в коней…

А нам, читатель, не пристало

Считать коней и тур никак,

С толпой нас нынче затесало

В толпу глазеющих зевак,

Нас вовсе ликованье это

Заставило забыть вчера…

У нас в глазах пестрит от света,

У нас в ушах гремит ура!

И многие, забывшись слишком,

Ногами штатскими пылят,

Подобно уличным мальчишкам,

Близь марширующих солдат,

И этот чувств прилив мгновенный

Здесь – в петербургском сентябре!

Смотри: глава семьи почтенный

Сидит верхом на фонаре!

Его давно супруга кличет,

Напрасной ярости полна,

И, чтоб услышал, зонтик тычет,

Куда не след, ему она.

Но он и этого не чует

И, несмотря на общий смех,

Сидит, и в ус себе не дует,

Каналья, видит лучше всех!..

Прошли… В ушах лишь стонет эхо,

А всё – не разогнать толпу;

Уж с бочкой водовоз проехал,

Оставив мокрую тропу,

И ванька, тумбу огибая,

Напер на барыню – орет

Уже по этому случаю

Бегущий подсобить народ

(Городовой – свистки дает)…

Проследовали экипажи,

В казармах сыграна заря, –

И сам отец семейства даже

Полез послушно с фонаря,

Но, расходясь, все ждут чего-то…

Да, нынче, в день возврата их,

Вся жизнь в столице, как пехота,

Гремит по камню мостовых,

Идет, идет – нелепым строем,

Великолепна и шумна…

Пройдет одно – придет другое,

Вглядись – уже не та она,

И той, мелькнувшей, нет возврата,

Ты в ней – как в старой старине…

Замедлил бледный луч заката

В высоком, невзначай, окне.

Ты мог бы в том окне приметить

За рамой – бледные черты,

Ты мог бы некий знак заметить,

Которого не знаешь ты,

Но ты проходишь – и не взглянешь,

Встречаешь – и не узнаешь,