Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев

Меня страшно мучил голод: кроме крута, выпитого с водой еще на прошедшем ночлеге, я положительно ничего не имел во рту. Мои мучители, кажется, забыли обо мне и, спокойно расположившись на песке вокруг маленького огонька, на котором кипел чугунный плоский котелок, даже и не поглядывали в мою сторону. Меня положили между двух больших тюков с чем-то; в двух шагах от меня сопела и страшно воняла косматая верблюжья голова, медленно пережевывающая зеленую жвачку. Я мог только наблюдать за небольшим треугольным пространством перед моими глазами, все же остальное было совершенно скрыто от меня тюками.

– Эй, Гассан! – решился я окликнуть одного из сидящих у котла.

Тот, казалось, не понял сразу, откуда его зовут. Я повторил призыв.

– Как… это ты! – усмехнулся Гассан. – Чего тебе?

Он встал и, неловко шагая по песку в своих сапогах с острыми каблуками, подошел ко мне и сел на один из тюков.

– Коли я вам живой нужен, а не одна моя голова, так вы уж не морите меня жаждой и голодом. Вам же никакой от того прибыли не будет…

– Ишь ты какой!.. Ну вот, погоди, завтра утром придет мирза один, он хотел у нас купить тебя – он тебя и кормить будет!

Очевидно, тюркмены передумали сдать меня Садыку, которого не оказалось в лагере, и решили продать меня первому покупщику, чтобы, во-первых, развязать себе руки, а во-вторых, поскорее воспользоваться барышом от своей военной прогулки.

– А все же дайте есть, – простонал я, – пить дайте!.. Умру до завтра… Пить!.. Слышите, пить!..

Я подполз к Гассану и уцепился за полу его халата; я решился добиться во что бы то ни стало воды и пищи или же получить второй удар прикладом по темени, который, может быть, окончательно успокоил бы мои страдания, начинавшие становиться невыносимыми.

– Ну, ну… ты и вправду подумал, что тебя уморить хотят… Вот погоди, поспеет (Гассан кивнул на котел), и тебе дадут. Лежи пока смирно…

Он отошел от меня и опять занял свое место, продолжая начатый им какой-то рассказ о прежних своих подвигах.

В эту ночь движение и шум почти не затихали ни на минуту по всему становищу. Мне даже казалось, что в этом смешанном гуле есть что-то тревожное; это положительно не был обыкновенный шум, неизбежный при такой многолюдности.

Около полуночи заворочались «тюркмены на косе», лошадей начали взнуздывать и выбираться дальше от берега. Мимо нас потянулся самый беспорядочный караван навьюченных и просто свободных верблюдов, проскрипело несколько двухколесных арб; пешие шли толпами, видимо, спеша куда-то. Конные пошли напрямик, вброд, через водный плес, далеко вдающийся в песчаные низменные берега. Все стремилось от воды дальше, словно в воде находилась настоящая причина тревоги.

Впоследствии я узнал, что эту тревогу наделали наши гребные суда, подходившие сверху, весть о приближении которых принесли сторожевые отряды.

Тронулись и тюркмены. Я очутился на верблюде, подвязанный сбоку на одном из тех тюков, что лежали подле меня.

Почти до рассвета шли мы, охваченные со всех сторон самой беспорядочной массой людей и животных. С первыми лучами солнца движение начало получать вид некоторого порядка. Показались всадники в дорогих, шитых золотом и обложенных мехом, халатах, в высоких меховых шапках; за этими всадниками везли значки на длинных древках, украшенные конскими хвостами. Гремя, звеня, бряцая, издавая всевозможные звуки, протащилась допотопная артиллерия, состоящая из трех или четырех пушек, запряженных десятком кое-как напутанных лошадей.

Вдруг все это остановилось, шарахнулось в сторону и заволновалось. Если бы не было кругом такого оглушительного крика, визга, говора, ржанья лошадей и рева верблюдов, я бы, наверно, слышал треск разрыва гранаты над нашими головами – теперь же я видел только маленькое беловатое облачко, внезапно вспыхнувшее в воздухе – и больше ничего. Другое такое же облачко вспыхнуло еще ближе – два или три всадника кувыркнулись ногами кверху. Верблюд, везший меня, споткнулся и рухнул на землю (еще счастье, что не на мою сторону). Врозь шарахнулось все живое.

Теперь ясно слышались отдаленные выстрелы; это были глухие, словно громовые удары… Я узнал выстрелы наших пушек!

А!.. Вот запрыгала картечь, прокладывая себе страшную дорогу в этой массе людей и животных. Страшная, дикая картина разом развернулась перед моими глазами. Все ринулось в бегство, все перепуталось между собой… все, казалось, потеряло всякое сознание, всякий смысл, охваченное паническим страхом.

Я видел Гассана. Он вертелся на своем аргамаке и озирался кругом; должно быть, он искал меня. Я забился, сколько мог, за свой тюк, с другой стороны на меня повалилась издыхающая лошадь и совершенно спрятала меня от глаз тюркмена.

Мне чудилось все это словно во сне. Всадники на маленьких лошадках, в белых рубахах, в белых шапках с назатыльниками, замельками перед моими глазами…

Очнулся я в палатке капитана Г., одного из моих товарищей; около меня сидел доктор. За холстиной палатки сопел и посвистывал походный самоварчик. Я думал, что это все продолжается сон.