Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев

Шипя, прорезала темноту огненная лента ракеты, громко хлопнула она в воздухе; эхо подхватило удар и понесло его по окрестным холмам, дробя в бесконечных перекатах. Барабаны в разных местах лагеря глухо забили подъем. Зазвенели казачьи трубы и шарахнулись в коновязях стоявшие до сих пор спокойно артиллерийские лошади.

Беспорядочный говор и шум на секунду затих при первых звуках тревоги, и снова закипел и разлился по всему лагерю, но совершенно в другом тоне: прежней неопределенности и беспорядочности уже не было; слышно было, что всякий знает, куда бросаться и что делать. Опытное ухо могло бы смело разобрать, что и в каком месте лагеря творится.

Над горизонтом, между двух громадных карагачей, поднимался огненный серп последней четверти луны – ее-то мы и ждали, чтобы начать выступление. Стало холоднее, и звезды ярче заблистали на темном небе. Туман поднялся выше и расплывался в свежем воздухе. Где-то далеко закричал петух, ему неожиданно ответил, хлопая крыльями, петух на ротной повозке; шарахнулись испуганные кони… «Ишь, леший!» – произнес конюх солдат и замахнулся кнутом на усердную птицу.

Долго вытягивались войска на дорогу, снявшись со своих бивуачных позиций. Лошади, тяжело дыша, волочили пушки, колеса которых без стука ворочались в густой пыли, доходящей почти до колена. Надо было подняться на довольно крутую гору по узкой улице между разрушенных сакель Чаганака.

– Подхватывай, братцы, подхватывай!.. – кричали выбивающиеся из сил артиллеристы, и солдаты, забросив ружья за плечи, хватались за станины и за постромки. – Ну, еще! Ну, еще маленько… Разом!..

Лошади, готовые уже остановиться, снова натягивали уносы и порывистыми прыжками выносили на гору свою тяжелую ношу.

На вершине обрыва, рисуясь темными силуэтами на небе, стояла конная группа: это был командующий войсками со свитой. Пониже в беспорядке теснились конвойные казаки, белые конские морды и светлые тряпки значков мелькали там и сям в темноте.

Гуськом, друг за другом, медленно ползли в гору темные массы, раскачивая своими громадными вьюками, заражая воздух таким отвратительным запахом, свойственным исключительно только одним верблюдам, что солдаты невольно зажимали носы и отплевывались.

Беспорядочными толпами казаки выбирались на дорогу, и густые тучи пыли неслись вслед этим конным массам.

А сзади, на местах брошенных бивуаков, вдруг запылали яркие огни и поднялось пожарное зарево: это отсталые позажигали весь брошенный хлам и остатки топлива, запасенного широкой, нехозяйской рукой. Не доставайся, мол, ни нашим, ни вашим: таково уж здешнее, туркестанское правило.

Голодные собаки, не те, которые всегда во множестве прикармливаются солдатами и составляют ротную собственность, – эти никогда не бывают голодны, и в настоящую минуту они весело снуют между ногами пехотинцев, – а совсем другие собаки, Бог весть откуда набежавшие, поджав хвосты, робко озираясь, оскаливая зубы при приближении себе подобных, шныряют по лагерю, подбирая все, что только годится в снедь. Бродят в темноте и какие-то человеческие тени – полуголые, также робко, по-собачьи озираясь и судорожно бросаясь на какую-нибудь тряпку, кинутую солдатом за совершенной негодностью.

Мало-помалу выбрались-таки совсем на дорогу. Даже обозы вытянулись, и лошади бодрее поволокли повозки по относительно ровному пути.

Наконец, разместились все, где кому следовало быть по предварительному распоряжению: кому нужно было идти вперед – те прошли; другие, сойдя с дороги, дожидались в стороне своей очереди. Даже, несмотря на темноту, можно было заметить, как из хаоса, беспорядочно волнующегося еще там, где только что оканчивался подъем, образовывалось что-то похожее на движущуюся армию. К тому же перед рассветом поднялся довольно сильный ветер и относил в сторону пыль, поднятую тысячами людских и конских ног, и дышать стало свободнее, да и можно было видеть сколько-нибудь ясно, что делается по сторонам, не так, как внизу, где положительно приходилось идти ощупью.

Почти сутки, проведенные без сна, оказывали свое действие на всех; едва только окончилась лихорадочная суета сборов и подъема и началось относительно покойное походное движение, как стала одолевать всех сонливость, которую невозможно было разогнать ничем. Пробовали песни петь, затягивали песенники: «Как султан турецкий захотел с Россеей воевать», но на этом и оканчивалась их энергия, а уже на словах: «стал он войско собирать…» совсем затихла песня, и солдаты, спотыкаясь, клевали на походе носом и вздрагивали, широко раскрывая и протирая грязными пальцами свои осовелые глаза. Казаки – так те совсем спали на своих покойных седлах, со свистом прихрапывали и даже бредили во сне; один рыжебородый урядник даже про какую-то тетку Дарью вспомнил, да вдруг, как сноп, с седла повалился и заорал на всю сотню, спросонья должно быть: «Голубчики, режут!..»

Забелелась на востоке полоска утренней зари, одна за одной потухали звезды, уступая более яркому свету. Ветер усилился, и неприятная дрожь пробежала по спинам, забираясь в холщовые солдатские рубахи.