Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев

На дне колодцев ничего, кроме клейкой, зеленовато-черной, густой грязи. Поблизости валяются раздавленные в свалке кожаные ведра – постоянная принадлежность степных колодцев; волосяные арканы, на которых опускают эти ведра, увезены; да если бы они и оставались, так разве для того только, чтобы на них удавиться.

А жаждущие все прибывают и прибывают, гуще и гуще становится толпа – задние еще не подозревают о катастрофе.

Капля по капле медленно просачивается влажность сквозь песчаные стены колодцев и стекает на дно; жиже становится грязь… еще бы час-два терпения, и воды, хотя бы для немногих, накопилось бы достаточно. Но возможны ли эти час-два терпения, когда человеком начинает овладевать бешенство, когда человек забывает все, кроме жгучей потребности пить?

Чем попало вычерпывают эту грязь, глотают ее, давятся и падают, задыхаясь в конвульсиях.

Высокий, мускулистый, словно бронзовая статуя, татарин виднеется выше всех над толпой: он стоит на колодезной обкладке, его сжатые кулаки подняты к небу; из охрипшего горла вырываются самые ужасные ругательства, направленные на небо, на Аллаха, на пророка, но пуще всего достается эмиру Мозофару. Вдруг он как-то странно закинулся назад, руки взболтнули в воздухе – и эта атлетическая, полуобнаженная фигура полетела головой вниз, прямо в темное отверстие колодца. Старик мулла, с длинной пожелтевшей бородой, стоит в двух шагах от этого места, опустив дымящийся ствол фитильного мултука. До этой минуты он молча молился в стороне, пока его не вывели из религиозной задумчивости богохульные ругательства татарина.

Припадки бешенства сменились мало-помалу тупым безмолвием; полная апатия овладевала большинством… Вон, в стороне, прислонившись к большому камню, сидит один: на лице его полнейшее спокойствие, глаза закрыты, голова опущена на грудь… он спит, но уже дыхание прекратилось – это пораженный солнечным ударом – смерть спокойная, она незаметно приходит в глубоком сне, и счастливец вовсе не знает ее приближения…

Широко махая гигантскими крыльями, носятся над этим царством смерти степные орлы-стервятники: они заранее предвкушают обильную жатву, и их не пугают даже те конкуренты, которые, вон, там, за этой усеянной мелкими камнями красноватой отлогостью, притаились, поджав свои хвосты, щелкая, словно в лихорадке, голодными зубами.

С наступающими сумерками все более и более сбегается волков из степи, занимая соседние рытвины, выжидая, когда уйдут живые и оставят им на съедение своих мертвых собратий.

Спустя месяца два после этих событий мне пришлось быть с казачьим разъездом у этих самых колодцев. Всюду, куда только хватал глаз, белелись человеческие кости и пестрели клочья цветной одежды. Туземцы-пастухи, которые поили своих овец у колодцев (так как время клонилось уже к ночи), говорили мне, что на пути от зара-булакских высот и около колодцев человеческих тел было гораздо больше, чем на месте самого побоища. Недаром говорили, что из семи тысяч регулярных пехотинцев эмира Мозофара едва одна тысяча собралась в Бухаре, и то почти через месяц после сражения.

Страшное положение, когда на несчастных побежденных восстает даже сама, не знающая пощады, природа.

Колодцы эти носят теперь название «Кара-Кудук», что значит – черные колодцы.

Ургут

После чапан-атинского погрома и занятия Самарканда прошла целая неделя. Отряд наш тесным лагерем расположился по сторонам большой бухарской дороги, на выезде из Самарканда. В городской цитадели, где помещен был походный лазарет, устроены временные склады провианта и артиллерийских снарядов, и находилась главная квартира, стал шестой батальон линейцев и три роты стрелков нашей туркестанской гвардии.

На очень небольшом пространстве, прорезанном по всем направлениям арыками, стеснилось около трех тысяч человек. Солдаты помещались в крохотных парусинных палатках, на манер переносных алжирских. Поблизости краснели, зеленели и пестрели азиатские палатки офицеров, ослепительно сверкали медные тела орудий; между зарядными ящиками, на протянутых коновязях привязаны были артиллерийские кони, которые фыркали и чихали от мелкой, всюду проникающей, пыли и тоскливо отмахивались хвостами от мириад докучливых мух. Целыми тучами носились над лагерем эти несносные насекомые, набивались в палатки, лезли и падали в котлы, миски и стаканы и не давали сомкнуть глаз до солнечного заката, внося в наш лагерь одно из самых существенных неудобств. Дым от ротных кухонь черными и сероватыми облаками носился над рядами палаток. В воздухе пахло котлами, жареным салом, свежеиспеченным хлебом и другими, более или менее возбуждающими или отбивающими аппетит, снадобьями.

Небольшой ручей, протекавший на дне оврага, шагах в трехстах впереди, снабжал весь лагерь довольно порядочной водой. Кругом зеленели тенистые фруктовые сады; над лагерем кое-где торчали полувысохшие, ощипанные деревья.