Полдень, XXI век, 2010 № 03

— Ну с этим я уже ничего не сделаю… Стан, ты выглядишь чуть более румяной, чем позавчера.

— Это вряд ли. Ой, время… я побежала.

На этот раз я на автобусе — зайцем, как в детстве. Но в детстве я хоть сколько-то весила и даже занимала чуть-чуть места.

Теперь я уже не изменюсь. Я всегда буду той же, какой умерла. Смерть — это все-таки точка, мертвые не меняются.

— Я пришлааа!.. — говорю я, скользнув в приоткрытую дверь. — Ваца, пошли в парк гулять…

Тихо. Иду на кухню. Он за столом, смотрит в окно, ужасно серьезен. Думает о чем-то своем. Я сажусь на подоконник.

— Я хочу сходить в парк, — говорю я. — Мы с тобой так давно не проводили выходные вместе. Там снова открылась та кафешка, помнишь, мы туда года два назад ходили?.. Пойдем?

Молчит. Я заглядываю ему в глаза и холодею.

— Ваца, — зову я. — Ваца, я здесь. Ваца!

— Отослать факс, — говорит он неразборчиво. — И не забыть напомнить про…

— Ваца!..

Он вздрагивает.

— Как ты внезапно появилась. Не пугай.

— Я тут уже несколько минут, — говорю я нервно.

— Да? Прости, задумался.

— Ты смотрел мимо меня. Как будто меня нет.

— Я просто задумался. — Усмехается. — Глаза горят! Ты красивая сейчас.

Я целую кончики пальцев и касаюсь ими воздуха у его губ. Моя ладонь колеблется от его дыхания. Но я не чувствую.

Вечером на нас рухнула гроза; мы убежали от нее в супермаркет. Бродили вдвоем между ярких полок, он долго выбирал сыр, потом чай — и болтал, болтал, болтал. Я слушала, иногда говорила тоже. Потом Ваца купил зонтик, зонт вспыхнул и распустился над нами, и мы пошли домой. Еще накрапывал дождь, быстро вечерело. Неслись машины, и Ваца по привычке прикрывал меня от брызг.

— Ужасно жаль, что я не могу обнять тебя за талию. Было бы куда удобнее идти.

— Чем пахнет сейчас, Ваца?

— Дождем. Сыростью. Мокрым асфальтом. Кстати, ужасно холодно.

— Здесь должно пахнуть свежими булочками.

— Хлебопекарню закрыли на ремонт, Стаска.

— Жаль. Я и не знала.

— Ничего. Смотри, какое небо сейчас.

Я посмотрела. Клубы туч словно изнутри светятся красно-фиолетовым. Пышно и мрачно. И тут меня словно дернуло. Я даже не сразу поняла, отчего.

— Запах, — говорю я. — Что?

— Ты не чувствуешь? Цветы. Пахнет цветами.

— Да тут же их нет… — теряется Ваца.

Каменный город окружает меня, как ливень. Улица злой кошкой изгибает позвоночник, дома сдвигают головы и тени, узкие лестницы режут стены, как ручьи, пламенеют фонари — и запах цветов. Теплый, яркий, нежный.

Голова кружится.

— Стаска!..

— Я здесь, Ваца, — выдыхаю я. — Я здесь. Я не уйду.

— У тебя было такое лицо…

— Я просто задумалась. Пойдем домой.

Каменный город провожает меня взглядом из каждой лужи, из каждой зеркальной витрины. Спиной чувствую. Вечером я прошу:

— Убери зеркала.

— Ты что-то в них видишь?..

— Ничего такого. Просто… — Я смотрю в его тревожные глаза. — Я себя в них не вижу, вот и все. Пожалуйста, убери.

Он завесил их моими водолазками и развернул к стене.

Я не врала ему с тех пор, как мы поженились. Да и до того — разве что придумывала оправдашки, когда опаздывала на свидания… Он все равно обычно понимал, что я вру. А я понимала, что он понимает.

Все-таки Ваца вымок и простудился, несмотря на зонтик. Выпил аспирина, укутался до ушей, уснул мгновенно. Так и не понял, когда я соврала.

Как жаль, что я не могу спать. Будь у меня живое тело, я бы тоже промокла, чихала, укуталась бы так же и уснула носом в его плечо. Можно сколько угодно рассуждать о том, как прекрасна смерть и как она полезна человечеству, но вот эти мелочи — их же невыносимо терять, запахи, прикосновения, даже право простудиться и побыть больной и слабой.

Горячий стакан в ладонях, костер, дым ест глаза, сладко болят стертые плечи и ноги. Аромат близости, жаркого тела, кожа под губами прохладна, под кожей тонко пульсирует кровь. Колкая дорога на пляж усыпана ржавой хвоей, песок струится между пальцами — песок, волосы, вода, колючий шиповник оставляет красные полосы, чай с душицей…

Смерти нечего противопоставить.

Как же тоскливо мое глупое бессмертие в такие ночи.

Ваца перестал есть только бутерброды, начал нормально готовить и ходить в спортзал. «Оклемался, — заговорили его коллеги. — Наконец стал забывать жену».

— Не забыл, — гордо отвечала я им, но они не слышали.

В тот же месяц он пошел на повышение и стал очень серьезный. Я посмеивалась: не важничай, деловая колбаса, ты все тот же мой Ваца, только занятой и в хорошем костюме. Он светло улыбался и пожимал плечами.

Не помню, какой был день. Наверное, что-то в середине августа. Очень дождливое утро, я помню, как мурлыкала вода в трубах. А потом стало солнечно.

— Смотри, — говорю я, входя в кухню и стягивая бандану. — Мне кажется, они немного отросли. Такой ёршик… Но мне кажется, да?

Задумчивый взгляд мимо.

— Ваца, — говорю я, подходя вплотную и заглядывая ему в глаза.

Шевелит губами, смотрит в сотовый, мешает поджарку на сковородке.

— Ваца! — я почти кричу уже. — Ваца, Ваца, я здесь, Ваца!

Он шагнул сквозь меня к окну. Я молчу с каменным лицом, глядя ему в спину.

Мои нейронные сети и слезные железы похоронены еще весной — почему же так хочется заплакать?

— Ваца! Не дури!