Полет сквозь годы

Правдивость и честность были идеалами матери, и она делала все, чтобы из нас вышли честные и правдивые люди. Она учила нас быть смелыми, справедливыми, защищать слабых, не быть жадными, помогать бедным. Приходить к ней с жалобой было совершенно бесполезно. В таких случаях она всегда отправляла пострадавшего обратно, говоря, что должен защищаться сам или что получил по заслугам.

Немало внимания уделяла она и нашему музыкальному образованию, и все мы кое-чему научились. Сестра Соня очень хорошо играла на рояле, братья Юрий, Сергей и Лев почти самостоятельно выучились неплохо играть даже серьезные вещи. Мы с Гришей очень увлекались пением, пели в хорах и при малейшей возможности посещали оперу. Эта любовь и привязанность к музыке осталась у нас и по сей день.

Много читая, мама привила каждому из нас любовь к чтению и, сама все время совершенствуясь в знании языков, помогала нам изучать их. Будучи неверующей, она не старалась воздействовать на нас в этом отношении, полагая, очевидно, что по мере знакомства с жизнью мы сами разберемся в истинном смысле религии. И мама не ошиблась...

Настало время учения. Сестра Соня поступила в Мариинскую гимназию, старшего брата Гришу отдали в реальное училище, я же поступил в частную прогимназию Фальковича в подготовительный класс, а через год — в приготовительный класс Минской казенной мужской гимназии. 

Пора раннего детства заканчивалась.

Здесь я должен познакомить читателя со Степаном Афанасьевичем Янченко, который вплоть до Октябрьской революции играл большую роль в жизни нашей семьи, и моей особенно. Он служил главным ревизором. С юных лет был самым близким другом моего отца. Рано овдовев, Янченко воспитывал двух своих маленьких сыновей, Бориса и Сашу. Перед своей смертью отец взял со Степана Афанасьевича слово, что он не оставит нашу семью. И Степан Афанасьевич, назначенный нашим опекуном, честно выполнял свое обещание. Он помогал матери советами в трудные минуты и приглядывал за нами.

Когда мы с братом Гришей стали учиться, Янченко взял нас в свой большой дом. Нам жилось у него очень хорошо. В доме была прекрасно оборудованная мастерская. Степан Афанасьевич очень любил слесарное и токарное дело и учил нас ремеслу. У него была также большая библиотека, и я запоем поглощал Майн Рида, Фенимора Купера и другие книги.

Наступил 1905 год. Еще летом мы замечали, что на окраинах собирается в небольшие группы рабочий люди что-то горячо обсуждает. Часто раздавались революционные песни, которые мы, ребята, знали наизусть, но взрослые запрещали нам петь их. И все же, уходя за город на рыбалку, за птичьими яйцами, за жуками и бабочками, убедившись, что вблизи никого нет, мы пели эти песни — и «Марсельезу», и «Варшавянку», и «Смело, товарищи, в ногу»...

Начались забастовки на заводах и фабриках.

Не остались в стороне и учебные заведения. Первыми вышли на улицу реалисты. Их разогнали, жестоко избив, казаки. Я учился тогда в приготовительном классе гимназии, и мы, приготовишки, пронюхав, что будет общее выступление гимназистов, решили почему-то не бастовать (кажется, были обижены тем, что с нами не сочли нужным даже посоветоваться). Класс наш находился в конце коридора. Когда часов в 12 дня, в самом начале большой перемены, до нас донесся шум приближающейся толпы, мы стали быстро сдвигать парты и загораживать вход. Шум нарастал. Послышалось пение «Варшавянки», и наша стеклянная дверь задрожала от ударов. Нам кричали, чтобы сейчас же открыли дверь и выходили из класса Мы запрятались под парты Тогда кто-то сильно ударил в дверь, стекла со звоном посыпались на пол. Дверь открыли, и нас подзатыльниками стали выгонять из класса. [12]

У входа в гимназию стояла большая толпа учащихся. Было шумно и весело. Погода держалась ясная, солнечная, и мне стало радостно и хорошо на душе: занятий больше не будет, гуляй сколько хочешь! Но вдруг в толпе закричали: «Казаки, казаки!» Налетевшие с двух сторон казаки принялись хлестать нагайками. Мне тоже досталось один раз по спине. До дому бежал без оглядки. От Степана Афанасьевича попало совсем немного: он только сказал, что нам, малышам, делать там было нечего, следовало сразу бежать домой.

В другой раз дело обернулось гораздо серьезнее.