Полет сквозь годы

— Так, значит, он летит на моноплане, — с видом большого знатока громко проговорил Володя Григорьев, и все с уважением посмотрели на него.

— Полетит ли еще, — с сомнением произнес Гриша Каминский. — Весу-то сколько! Небось пудов пятьдесят, а то и больше!

— А мотор-то! Это тебе что, игрушка? — возразил Володя.

— И такой моторчик да винтик поднимут этакую махину? Не поверю, — стоял на своем Гриша.

— Во-первых, не винтик, а пропеллер, — авторитетно вмешался я. — А во-вторых, сам читал в газете, что в этом моторе тридцать лошадиных сил! Тридцать лошадей, понимаешь ты это, голова садовая!

— Ну ладно, посмотрим! — сказал Григорий.

— Да чего глядеть-то, — наступал Володя. — Раз деньги с народа взяли, значит, полетит!

— Это, брат, как раз ничего еще не доказывает.

И Гриша, действительно, как в воду смотрел.

Пока мы разговаривали, летчик закончил свои приготовления и залез в кабину. Здоровенный механик помог ему запустить мотор, который заревел, как нам показалось, подобно допотопному зверю. Мы с Володей, торжествуя, глянули на своего приятеля. Гриша оставался спокоен.

Между тем полиция, прилагая большие усилия, расчистила от массы зрителей полосу для взлета шириной около 50 метров. Наступила минута, которую я так долго и страстно ждал.

Когда люди, державшие самолет, отбежали, аппарат понесся по дорожке и, набрав уже порядочную скорость, вдруг стал резко и все сильнее заворачивать вправо. Никто не успел сделать и шага. С работающим мотором самолет врезался в толпу. Четыре человека оказались убитыми насмерть, двенадцать получили ранения. Неудачливого авиатора под охраной полиции удалось невредимым вытащить из толпы и увести.

Так закончилось мое первое знакомство с авиацией.

Сконфуженные и расстроенные, возвращались мы с Володей домой. Гриша опять оказался прав.

На следующий день самолет куда-то исчез, а авиатор, захватив со своим импрессарио весь сбор, благополучно скрылся. И конечно, не без помощи полиции, получившей за это солидную мзду. Потом мы слышали, что аферистов этих где-то все же судили и суд приговорил их., к церковному покаянию.

Приблизительно через год к нам приехал на гастроли знаменитый авиатор Уточкин, летавший на «Фармане IV». Прежним способом пробрались мы с Володей Загурским на Комарозское поле. Ни Гриша, ни Володя Григорьев не пошли с нами: оба они были крепко разочарованы первым «полетом».

На этот раз мы очень внимательно разглядели самолет. Теперь у нас не было сомнений ни в аппарате, ни в авиаторе. «Фарман IV» выглядел не только солиднее; было в нем нечто воздушное, такое легкое и надежное, что вселяло в нас полную уверенность в успехе. Сам Уточкин, весь в кожаном, с летной каской на голове и в громадных очках, еще больше убеждал, что на этот раз дело поставлено солидно.

Так оно и оказалось.

Я увидел, как аэроплан, пробежав немного, вдруг оторвался от земли и поплыл, удаляясь и набирая высоту. Сердце мое замерло и, казалось, не билось от волнения. Но, когда авиатор, сделав пологие развороты, вновь вернулся на аэродром и на высоте 100–150 метров прошел над нашими головами, оно забилось в груди с такой силой, что я стал бояться, как бы не разорвалось совсем. Мне хотелось и плакать, и кричать от восторга Ухватившись с Володей за руки, мы с криками «ура-ура!» отплясывали что-то невообразимое.

Когда мы возвращались обратно, я заявил другу, что уметь летать совсем несложно и нетрудно и я хоть сейчас мог бы полететь.

— Дурак ты, братец! — спокойно ответил Володя. — Чтобы стать летчиком, надо здорово знать авиацию и много учиться, а потом нужны железные нервы.

— И все равно буду авиатором! Может быть, даже похлеще Уточкина! — заявил я дерзко.

Несколько месяцев спустя мы с Володей Загурским , могли наблюдать полет авиатора Васильева на «моране». Увидели, как он делает восьмерки, изящно виражит, скользит на крыло. Этой легкости и изящества не хватало в полете Уточкина. «Так, и только так надо летать — свободно, будто птица!» — думал я.

И тогда мы с Володей приняли твердое, окончательное решение: будем летчиками.

Это решение не могло не повлиять на мое отношение к спорту. Гимнастику нам преподавал замечательный спортсмен чех Скоканек. Правда, он умел еще и ругаться, но дальше «санкраменто» и «дикий сволёчь» дело у него не шло. При этом мы, виновники его гнева, не могли удержаться от смеха. Кончалось обычно тем, что и сам он начинал хохотать.

Я ничем не умел увлекаться в меру. Так было и с гимнастикой. Заметив мое усердие, Скоканек отобрал меня в группу, с которой он занимался и в неурочные часы. Любимыми моими снарядами были турник и кольца. Вскоре наряду со снарядами я начал заниматься еще и акробатикой, и партерной гимнастикой. Мы участвовали в спортивном слете в Вильно и заняли там второе место, а, выступая в Минске на треке (так назывался тогда наш велодром и платное место гуляний), я лично, будучи учеником шестого класса, занял первое место по гимназии.