Полет сквозь годы

После казни Пулихова на губернатора Курлова было совершено второе покушение. На этот раз в него пыталась стрелять неизвестная молодая женщина, но у нее успели выхватить револьвер. Дальнейшая судьба женщины мне неизвестна.

В ту же памятную зиму произошло еще одно шумное и, пожалуй, более значительное событие. Военно-полевой суд приговорил к расстрелу одного из офицеров драгунской части. Казнь должна была состояться на рассвете на Комаровском поле, на далекой окраине Минска. Когда выделенным для казни драгунам была подана команда стрелять, они опустили ружья, отказавшись выполнить приказ. Тогда их отвели в сторону и выставили солдат из Коломенского пехотного полка. Но как только коломенцы вскинули по команде ружья для стрельбы, драгуны, стоявшие в стороне, тоже вскинули ружья, направив их на коломенцев. Сейчас же была подана команда «Отставить!». И солдат, и драгун, и осужденного увели. Что сталось с ними дальше, мы так и не узнали. После этого инцидента губернатора Курлова куда-то убрали.

В моем детском сердце революция 1905 года оставила неизгладимый след.

Знакомство с авиацией

Дружба с гимназистами Гришей и Володей продолжалась.

С Володей у меня было много общего: оба нетерпеливые, подвижные, мы хотели все постигать без особого раздумья и труда; любили пошалить не всегда в меру и не всегда безобидно.

О Грише Каминском этого сказать было нельзя. Скромный, вдумчивый, очень серьезный, он был наблюдателен, не особенно разговорчив, но уж если высказывался, то как-то очень просто и веско, а главное — правильно; мы с ним всегда соглашались. Когда нам исполнилось лет по 15-ти, Гриша начал особенно много читать. Сперва он увлекался логикой и психологией, а затем... затем мы с Володей стали замечать, что Гриша скрывает от нас и то, что он читает, и то, где иногда пропадает по вечерам допоздна. В дальнейшем выяснилось, что он очень рано, по-видимому под влиянием своего старшего брата, стал интересоваться вопросами политическими.

Если и раньше спорить с Гришей было трудно, то теперь его превосходство над сверстниками стало безусловным. Он сразу и начисто разбивал в споре своего противника, причем так убедительно, что мы с Володей, гордые за нашего друга, только диву давались.

Мама моя очень любила Григория и часто подолгу беседовала с ним. Я, сознаюсь, редко присутствовал при этих разговорах: мне было скучно и не совсем понятно многое из того, о чем они говорили. Каждый раз, когда Григорий бывал у нас, мама в первую очередь старалась его накормить как следует, потому что знала, как туго живется им с братом Иваном: из дому (отец Григория — машинист, жил в Бресте, и семья у него была очень большая) они ничего не получали, а, наоборот, посылали туда часть своих скудных репетиторских заработков.

Через некоторое время я познакомился с Володей Загурским, сыном помощника начальника станции. Он показал мне свою мастерскую. Я был поражен ее богатством и царившим здесь порядком. Володя сказал, что учение его совсем не интересует, что он считает его скучным и ненужным занятием и, не закончив городское училище, хочет поступить в железнодорожное ремонтное депо работать токарем или слесарем. А вообще его мечта — стать изобретателем, и он обязательно им станет. Узнав, что я тоже люблю токарное дело, Володя предложил мне работать с ним. Я просидел у него часа два, и за это время мы так сблизились, что мне казалось, будто без него у меня будет жизнь не в жизнь. И действительно, с той поры мы ни одного дня не могли провести не повидавшись. И чего-чего только не мастерили! И паровые машины, и электродвигатели, самодельные батареи и катушки Румкорфа. И какое же наслаждение получали мы, глядя, как из-под наших рук, созданная нашим трудом и настойчивостью, выходила наконец готовая деталь или даже работающая машина!

Но вот однажды в городе появились афиши, которые извещали жителей Минска, что такого-то числа на Комаровском поле состоятся показательные полеты известного польского авиатора.

Авиация уже давно интересовала меня. О ней много писали в получаемых нами журналах «Природа и люди», «Вокруг света», в «Огоньке» и других. Там же помещались снимки самолетов «антуанет», «фарман», «блерио», фотографии известных по тем временам авиаторов Уточкина, братьев Ефимовых, Васильева, Мациевича, француза Пегу, американцев братьев Райт.

Но не столько аэропланы и авиаторы интересовали меня, сколько самые полеты. Я, как говорится, спал и видел, чтобы своими глазами посмотреть, как человек поднимается в воздух и, подобно птице, не только держится в нем, но смело управляет аппаратом, подчиняет его своей воле. 

Попасть на Комаровское поле, и, конечно, без билетов, для нас, ребят, труда не составляло. Жадными глазами смотрели мы на стоявший невдалеке аэроплан и на авиатора, возившегося около него. Не скажу сейчас, что нас тогда поражало больше — сам аэроплан или этот необычайный герой-авиатор, без страха собиравшийся взлететь в небо.