Поляков

Но когда ФЗУ закончено и слесарная специальность получена, Поляков становится слесарем автобазы Наркомата тяжёлого машиностроения. Наркомат этот — образование молодое. 5 января 1932 года Всесоюзный Совет Народного Хозяйства (ВСНХ) был разделён на три наркомата: Нарком-тяжпром (НКТП), Наркомлегпром (НКЛП) и Наркомлес-пром (НКЛП). Понятно, кто главнее в 1932 году, когда внутри страны одновременно возводится завод за заводом. Серго Орджоникидзе был назначен главой Наркомата тяжёлой промышленности. Вот он едет по Москве в большой чёрной машине — светло-зелёный френч, фуражка и густые усы под ней. Почти Сталин, соратник Сталина. До этого Орджоникидзе с конца 1930 года был главой ВСНХ. Этот факт подтверждает особую роль, отводимую руководством СССР Наркомтяжпрому. Этот наркомат — оборонный, это основа индустриализации, фундамент промышленной мощи страны^{20}. Поляков несколько раз видит Орджоникидзе, как говорится, на общих основаниях. Это личные шофёры часто видят начальство, у Полякова и его товарищей другие заботы — ремонт.

Хмурые люди в форме проверяют их работу: нет ли вредительства, не отвинчена ли какая-нибудь гайка, не закувыркается ли от этого автомобиль на дороге, сминая тело важного правительственного пассажира. Полякова они иногда раздражают своей некомпетентностью, — но он решает: надо так надо.

После окончания ФЗУ он становится секретарём комсомольской организации автобазы. Должность серьёзная и никак не освобождает от работы. А работа важна, объект особого назначения, об этом не дают забыть ни люди в военной форме, ни газеты. Это очень важная точка отсчёта в его биографии — именно из этого круга общения растёт определённая «безбытность» Полякова. Не то что небогатые, просто нищие комсомольцы имеют дело с миллионами государственных рублей. Живётся голодно — и всё на виду. Поэтому кодекс поведения строг и суров — ничего лишнего. Ничего свыше необходимого. Видимо, оттуда, из тридцатого года, неприхотливось в еде и общий аскетизм. Оттуда некоторые привычки, что в семидесятые казались анахронизмом.

Уже в другом веке я сидел в квартире вдовы Полякова. Мы говорили о музыкальных пристрастиях, и я случайно обронил вопрос:

— А у Полякова был хороший музыкальный слух?

— О да! У него даже голос был хороший, музыкальный. Я его время от времени спрашивала: «А что ты не поёшь-то»? И он каждый раз отвечал: «Вот ещё что придумала! Чтобы мне ещё запеть!»…

Я сразу представил себе, как министр тихо напевает, когда находится среди домашних или когда его никто не слышит.

— Про себя? А что? — Я ожидал того стандартного набора — кипучая, могучая, непобедимая, возможно, «Кирпичики», что незаконно соседствуют с «Там вдали за рекой»…

— Да очень много советских песен. Но его любимая песня «Много славных девчат»… — ответила Татьяна Николаевна.

Я не знал про девчат, и вдруг она запела, как поют профессиональные певицы, — хорошо поставленным высоким голосом:

Много славных девчат в коллективе.А ведь влюбишься только в одну,

Можно быть комсомольцем ретивымИ вздыхать всю весну на луну…

Этой песни я не знал. Хотя это был Матвей Блантер на стихи Ю. Данцигера и Д. Долева, и называлась песня «Молодость». Это была больше чем песня — это был тоже своего рода кодекс. Это был список ценностей цивилизации, в котором было важно всё — и интонация, с какой её пел хор Радио, и веселье, с каким пели её под гитару в застолье. Причём она была куда длиннее, чем мне спели в квартире Полякова, — было там «На газоне центрального парка ровной грядкой цветёт резеда… Как же так — резеда и герои труда?»… И «Можно галстук носить очень яркий», и «Можно быть очень важным учёным и играть с пионером в лапту». Это всё было оттуда, из той исчезнувшей Атлантиды.

Мне достались только пародии на эту песню да пустые аллеи центрального парка с исчезнувшими пионерами.

А тогда — в тридцатом — всё для индустриализации страны, все на индустриализацию страны, даже на зелёных двадцатикопеечных почтовых марках изображены заводские корпуса и трубы, домна в лесах. «Больше металла, больше машин».

Потом Поляков со своими друзьями увидит проект нового здания наркомата. Вместо прежнего места на Старой площади архитекторы Веснины поставили огромный небоскрёб Народного комиссариата тяжёлой промышленности прямо на Красной площади. Красная площадь залита солнцем, Спасская башня и собор Василия Блаженного кажутся карликами в тени небоскрёба, занявшего четыре гектара. Кто-то из комсомольцев читает подпись под гигантскими рисунками: сто десять тысяч квадратных метров, вот площадь помещений.

А Полякову проект не очень нравится, Поляков уже тогда воспитывает в себе рационализм. Нет ничего хорошего в невозможных идеях, хороши лишь идеи осуществимые — понятные и ясные.

Здание Наркомтяжпрома построено не было. А вот тысячи заводов задымили трубами по всей территории СССР.