Полянский. Детектив-медиум. Новое дело

Свет моргнул и отключился. Девушки стали ахать и озираться, спрашивая друг друга, что могло случиться. Замигал тусклый сигнал дежурной лампы системы эвакуации. Тимофей надел противогаз, быстро защёлкнув застёжку на затылке. Потом достал из кармана коробку, выхватил стеклянный шар, совершенно невесомый и ледяной на ощупь, и с силой бросил его об пол в центре кабинета. Раздался тихий хлопок, следом за ним со звонким дребезгом по комнате разлетелись осколки.

9.

В переменчивом освещении пульсирующих ламп зрелище получилось ещё более зловещим. Четыре девушки как подкошенные рухнули в глубоком обмороке. Елена осталась в кресле, чуть сползла под стол.

«Не Усольцева! Семёнова!» – ошарашенно соображал медиум.

Динара покачнулась и неловко шагнула к Полянскому, вскинув худые руки к горлу.

– Что это? – захрипела она, широко распахнув глаза в ужасе.

Пошатываясь, медленно двигалась к нему. А тонкий сиреневый трикотаж дорогого платья с сухим треском расползался под напором тела. Бледная кожа девушки таяла на глазах, из-под неё проступала бугристая серая кора в сучках и трещинах. Стройная женщина исчезала, превращаясь в подобие человеческой фигуры, грубо срубленной из кривого бревна. Руки и ноги сбиты, сделаны из корявых поленьев, из которых с шорохом прорастали, переплетаясь, серые пыльные ветви с узкими листьями.

– Будь ты проклят, колдун!...

Женский голос перешёл в скрип, какой обычно издают старые деревья на ветру.

«Больше она не сможет говорить!» – понял Тимофей.

Неповоротливая суковатая колода, покрытая изорванной сиреневой тканью, тяжело двигалась на едва гнущихся ногах. Колючие ветви рук и пальцев тянулись в его сторону. Полянский, увернувшись от змеящихся стеблей, размахнулся и рубанул топором...

...Яркая вспышка света, кругом нет стен и панорамных окон. Залитый солнцем зелёный луг, спускающийся к реке. Рядом раскидистая ива, под ней брошен велосипед. Тимофей стоит по колено в густой траве. Навстречу идёт молодая черноволосая женщина. На ней длинное платье из льна

с широкими рукавами и отделанное пёстрой тесьмой, похожее было у его мамы в начале семидесятых. Косы красавицы растрёпаны, в волосах травинки, щёки раскраснелись, пухлые сочные губы бесстыдно улыбаются. Она зовёт, что-то нежно говорит и тянется обнять его...

Сбитый с ног страшным ударом, Полянский влетел спиной в угловой шкаф, посыпались стёкла. В голове звенело, перед глазами всё поплыло. Топор не выронил, крепко удержал.

«Какой-то из славянских языков, сербский, болгарский? Это же её прошлое! Нет, только не сейчас! Чёрт!».

Дар подвёл его, каждое прикосновение будет отбрасывать в память чудовищного существа, и он не сможет толком ни атаковать, ни защищаться! Пытаясь уйти от нового удара, он нырнул в сторону двери, нужно выбраться из кабинета в зал, увести уродину от людей, чтобы она не навредила девушкам.

Обожгло болью. Резко дёрнуло за левую руку. Выше локтя уже оплели тонкие стебли с каменной трескающейся корой, удерживали, рвали рубашку, разрезали кожу словно колючая проволока...

...она жила одна на краю хутора у самого леса. В прошлом году наконец-то схоронила высохшую от старости и жутко сварливую прабабку. Только собачились с ней. Никого родни больше не осталось. Старуху односельчане побаивались, считали ведьмой, при ней и не ходил никто в ограду-то.