Полярный круг

Но ничего знакомого не было. Дома изменили свой облик, да и столько кругом понастроили. Весь район, окруживший разросшийся парк Победы, был новый, повзрослевший: это уже была не новостройка, как и сам парк уже не был молодым садом. Деревья стали взрослыми. Если у них есть память, помнят ли они чукотского паренька, который старательно выкапывал ямки, осторожно ставил деревцо и держал его, пока Зина Четвергова засыпала мягкой землей бледные, словно бы неживые корешки? Кайо ставил саженец ровно, чтобы дерево выросло прямым и большим.

Вот они, прямые, большие деревья юности, деревья Победы.

А день сегодня такой хороший, теплый, безоблачный, словно отозвавшийся на давнюю песню послевоенной юности:

Над Россиею небо синее,Небо синее над Невой.В целом мире нет, нет красивееЛенинграда моего.

Парк Победы! Название-то какое! Спокойное, величавое, полное достоинства.

— Наверное, хорошее дело — сажать деревья, — задумчиво произнесла Иунэут.

— Этот парк посажен в честь победы над фашистами, — напомнил Кайо.

Недавно он читал книгу, где было подсчитано, сколько войн прошумело над людьми за всю историю человечества. Тысячи! А сколько людей погибло! Не счесть! Если бы обычай сажать деревья в память погибших существовал с самого начала — весь мир был бы в зеленом наряде! И тогда, глядя на зеленые живые леса, люди, наверное, задумывались бы, прежде чем браться за оружие.

В этом парке за каждым живым деревом — память, напоминание об убитом, погибшем, умершем от голода во время блокады Ленинграда.

Подробности о голоде в Ленинграде сообщались не по радио, а в редких письмах, от редких приезжих из Анадыря, Петропавловска-на-Камчатке. Многие русские жители Улака были родом из Ленинграда. Улакцы сочувствовали им и пытались утешить их, говоря им, что голод — это не самое страшное, его можно пережить, вытерпеть. Чукчи имели право говорить так об этой беде.

Года через два после начала войны в Улак приехал новый учитель истории. Он был какой-то странный, ходил бочком, заикался, и его лицо часто искажалось гримасой. И тогда Кайо впервые услышал новое слово — контузия.

Настал день, когда тишину улакского утра прорезал женский крик: получила похоронную тетя Тымнэна — погиб ее сын, один из первых чукотских летчиков, добровольно ушедший на фронт.

Охотники приходили в промороженный железный склад со связками песцовых шкурок, и даже те, кто совсем не знал русского языка, уверенно произносили: «В фонд обороны».

Копая ямки, держа саженцы чуть на весу, чтобы не повредить нежные корешки, Кайо вспоминал годы войны, вспоминал далекий безлесный полуостров, где, к великому сожалению, нельзя посадить дерево в память своего земляка Тымнэна. Но пусть память о чукотском летчике хранит вот это дерево. Хорошее дело — сажать деревья.

Это была его детская мечта — вырастить деревья в тундре. Бывало, забравшись в заросли приречного ивняка, Кайо воображал себя в настоящем лесу, среди высоких деревьев, заслоняющих солнечный свет. Он об этом написал в своем первом школьном сочинении. Учительница похвалила его и вздохнула: в ту зиму в Улаке было особенно морозно. Уголь смерзся так, что впору взрывать его, а железный лом со звоном отскакивал и дрожал, передавая телу через руки, одетые в оленьи рукавицы, ощущение безысходности и беспомощности.

Кайо ходил за углем на берег моря и видел выброшенное осенними штормами искалеченные, вмерзшие в лед мертвые стволы деревьев — словно воины, павшие в схватке.

Когда кончили сажать один ряд и начали другой, Кайо во время короткой передышки рассказал Зине Четверговой о своем земляке Тымнэне. Девушка молча выслушала Кайо, и сказала, выбрав хороший крепкий саженец: «Вот пусть будет памятью о твоем земляке». Кайо постарался заметить это место… Но где оно теперь, это дерево? Все равно что искать человека, которого раз только видел маленьким ребенком.

Иунэут сняла с головы платок, и солнце заиграло в ее волосах. Кайо искоса глянул на нее: сколько жена ни моет волосы, они остаются у нее глянцевитыми, словно всегда смазаны тонким слоем жира. Он еще раз с удивлением подумал, что Иунэут преобразилась в городе, словно стала выше, стройнее и даже моложе. Хорошо бы, если бы она запела…

Кайо улыбнулся.

— Что с тобой? — тихо спросила Иунэут.

— Да так. Песня вспомнилась, — ответил Кайо.

— Песня? — переспросила Иунэут.

— Когда мы сажали деревья, пели песню, — пояснил Кайо. — Вот я иду теперь и слышу ее про себя.

— Что за песня?

— Про Россию. Старинная песня.

— Про Россию много песен. Может, я знаю? — спросила Иунэут.

Кайо вполголоса напел.

Иунэут внимательно прислушалась.

— Я знаю эту песню, — сказала она. — Какая же она старинная? Я еще в школе ее пела.

Над Россией небо синее!Небо синее над Невой.В целом мире нет, нет красивееЛенинграда моего…

И вдруг Кайо, словно волшебством, возвратился назад, очутился в послевоенном Ленинграде, а Иунэут превратилась в Зину Четвергову.