Полибий и его герои

И существует наказание за грехи, и оно пострашнее тех адских сковородок, которых боится чернь. Полибий описывает войну карфагенян с взбунтовавшимися наемниками. Она продолжалась три года и четыре месяца и «из всех войн, известных нам в истории, была самой жестокой и исполненной злодеяний» (I, 88, 7). Действительно. Обе стороны творили такие жестокости, что перед ними меркло все, совершаемое в эллинистическом мире. В конце концов, наемники дошли до людоедства. И Полибий говорит об этих людях: «Глядя на это, всякий согласится, что бывают случаи, когда становятся злокачественными и не поддаются лечению не только какие-нибудь нарывы и наросты на теле, но еще больше гораздо души людей… В душе часто образуются черные гнилостные болячки, и тогда человек обращается в нечестивейшую, кровожаднейшую тварь». Когда врач начинает лечение, болячки только быстрее распространяются по всему телу, если же предоставить их самим себе, они медленно разъедают и умерщвляют плоть. Так и с душами. Некоторые стараются исправить больные души кротостью и лаской, но они принимают это за коварство и хитрость и поступают со своими благодетелями с особенной жестокостью и вероломством. Если же действовать строгостью, «ярость их возрастает, и нет ничего столь отвратительного или ужасного, к чему они не были бы способны… Наконец, они дичают совершенно и теряют свойства человеческой природы» (I, 81, 5–10).

Неужели же выгодно и умно доводить себя до такой ужасной, неизлечимой болезни?![57]

Вот почему нечестные люди для Полибия — глупцы и безумцы. Говоря, как много кругом предателей, он замечает, что этот факт ясно свидетельствует о том, что «человек, по-видимому, хитрейшее существо, во многих отношениях должен почитаться бессмысленнейшей тварью» (XVIII, 15, 15). И мысль его ясна. Если бы за власть, деньги, могущество у нас требовали в качестве платы отрубить себе руку, ногу, нос, заразить себя проказой, где бы мы отыскали безумца, который добровольно пошел бы на такие жертвы? Так разве же не безумец тот, кто добровольно изуродовал свою душу?

Теперь, наконец, мы отдаленно начинаем понимать эту столь странную, столь диковинную для нас мысль Полибия, что по стезе добра нас ведет разум. Если человек простил врага, если поступил благородно и достойно, если великодушно пожертвовал собой, Полибий неизменно говорит: «Он поступил разумно». Вспомним Полиарата и Дейнона. Они бегали, прятались, сносили величайшее унижение и позор. И все-таки отчаянно цеплялись за жизнь. И Полибий советует читателю, если он окажется в таком же положении, поступить «рассудительнее и мудрее

», т. е. убить себя. Иными словами, предпочесть достойную смерть унижению и позору — это рассудительно и мудро.

Более того, человеку можно указать, где истина, и доводами разума убедить ей следовать. Он рассказывает об этолийском удальце Скопасе, который некогда разорил эллинские святыни. Потом он бросил отечество и нанялся наемником к Птолемею. Деньги он получал огромные, но ему всего было мало. Полибий сравнивает его с больным, который мучится жаждой. На самом деле виной жар, поэтому жажду не утолить, «пока не излечена болезнь, сидящая внутри человека, так точно нельзя утолить жажду наживы до тех пор, пока разумным словом не исторгнут недуг из глубины души» (

XIII, 2, 2).

Вот, значит, как. Даже этого бандита Скопаса можно излечить разумным словом!^{77}

Две жизни

Мне думается, мысль Полибия станет для нас нагляднее, если мы присмотримся к жизни двух людей, двух главных героев его книги. Оба нарисованы необычайно ярко, оба стояли у поворота судеб мира. Но один погубил свое отечество, другой вознес его на необычайную высоту. Это Филипп Македонский и Сципион Африканский Старший.

С Филиппом читатель знаком уже очень хорошо. Его история есть история одного из людей, заболевшего той душевной проказой, о которой говорит Полибий. Поэтому, если желать «извлечь из истории хоть небольшую пользу, нет примера более поучительного, чем Филипп» (VII, 12, 2). Действительно, вспомним, каким явился он впервые на страницах Полибия — светлый, прекрасный, талантливый, почти божественный юноша. «Мне кажется, природа наделила его добрыми качествами, а пороки явились потом» (X, 26, 8). И все любили его, «очевиднейшее доказательство тому, что может верность слову» (VII, 12, 9). Но он вступил на путь зла и «все дальше шел по этому пути» (VII, 12, 11). Мы знаем, куда эта тропа его привела. Он падал все ниже и ниже, зло засасывало его, как страшная трясина.