ПоЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Часть 4

– Ну что, фашист недоделанный, – зло сказал я, когда мы уселись в тот же служебный автомобиль.

Водитель – седоусый сержант – только хмыкнул.

– Всыпать бы тебе, да руки марать не хочется, – бубнил я. – Мать бы пожалел. Ты зачем на Майдан поперся?

– Там много наших.

– Дурак! Неужели не понимаешь, что вами манипулируют!

– Вы, старшее поколение – совки – привыкли жить в рабстве, – сквозь зубы процедил Егор и отвернулся к окну. – Мы так жить не можем. И не будем!

– Идейный… Ты хоть знаешь, где ваши «идеи» писаны, кем и для чего придуманы?

– Вы не понимаете.

– Зато кураторы вашей шоблы ВСЕ хорошо понимают.

Егор не ответил.

По дороге мы больше не говорили.

Я привез его домой, отдал матери. Не слушая слезных благодарностей, ушел к себе.

На душе было мерзко.

Глава двадцать пятая

Вечер 20 января – день 21 января 2014 года,

понедельник – вторник

***

Был вечер двадцать первого января. Мы с Верой замерли «ложечкой». Она тихонечко, как ребенок, посапывала и пукала губками. Она спала.

А я заснуть не мог. Я тесно прижимался к Вериной спине, почти растворялся в ней.

Мне было хорошо, и хотелось плакать от любви.

Счастливые слезы щекотали в носу, собирались в уголках глаз. Я легонечко, едва касаясь, вытирал их об Верины волосы.

Всю оставшуюся жизнь я хотел бы так лежать, чувствовать ее девичий запах, тепло ее ягодиц, изгибы хрупкого тела, щекотливые ерзанья растрепанной косички.

Мне хорошо было с Верой, и плохо без нее. Я теперь понимал несчастных андрогинов, которых разъединил злой Зевс, разбил, разметал по свету.

«Если бы он решил разъединить нас, я бы его уничтожил!

Не пожалел бы для этого миллион девственниц или младенцев…

Но лучше, я бы загадал, чтобы Зевс оставил нас с Верой в покое».

***

Вера пришла вчера – в понедельник, двадцатого – глубоким вечером, без предупреждения.

Я только выпрыгнул из душа после дневного марафона по милицейским управлениям, где выручал из камеры соседского оболтуса.

После общения с бесом-генералом, а затем одноклеточным Егоркой, я чувствовал себя выжатым лимоном и не хотел жить.

Но пришла Вера, прильнула, обняла. Я сосал ее нижнюю губу, пахнущую гигиенической помадой, и трогал под юбкой. Я ожил.

«Мой источник силы находится в ее свадхистане».

Недавние обиды на Веру казались глупостью, бойня на Майдане – маразмом, а измена с соседкой – дурным сном.

«Этого НЕ-БЫ-ЛО!

Приснилось в бреду! От передоза снотворного…

Есть лишь Вера!».

Успокоив себя надуманной правдой, безумствуя в любви и обожании, я тут же, в прихожей, взял ее сзади.

Вера смущенно тихонечко сопела, а я – на мгновение выныривая из мира блаженства в мир ощущений, приходя в сознание – вспоминал бессмертную мантру Фауста о мгновении, которое должно остановиться.

***

Это было вчера.

А сегодня, двадцать первого января, после обеда, я понял, что люблю Веру, и хочу, чтобы она стала моей маленькой женой-ребенком.

Я понял это после обеда, когда мы гуляли в парке. Вера держала меня под руку и щебетала о чем-то своем, студенческом.

На нас поглядывали прохожие, и – видимо – думали, что гуляют папа с дочкой или учитель с ученицей, или брат с младшей сестрой.

Мне было приятно думать, что они так думают, а может, они так – и в правду – думали.

Я слушал Верино щебетание, любовался румяными детскими щечками, а сам цинично и расчетливо представлял, как мы возвратимся домой, и…

«…прямо в коридоре, не дав опомниться, как вчера…».

От этих мыслей у меня до боли налилось, и уже не было желания гулять парком, а хотелось скорее возвратиться домой, к заветной вешалке.

***

Но тут случилось чудо!

Я повернулся к Вере, полюбоваться ее смехом над нею же рассказанным анекдотом, и заметил на точеном носике капельку влаги.

Сопелька висела на кончике, бриллиантово переливалась в лучах январского солнца.

Вера инстинктивно ее смахнула варежкой, и дальше продолжила свой рассказ. Но этого оказалось достаточно, чтобы опалить мое – и без того влюбленное – сердце.

Мне и раньше приходилось подсматривать за Верой, замечать разные, по умолчанию таимые, неприглядности, с нею связанные – совместное проживание к тому располагает.

И если для двадцатилетнего парня эти подглядки вели бы к незлобивым насмешкам, то для меня, сорокапятилетнего, с каждым таким разом Вера становилась все ближе.

Их было не так и много, этих милых тайн, как-то шмыганье носом, икание или нежданная отрыжка после обеда. Но самыми милыми, которые размягчали мое сердце, окутывая его теплой волной, были невольное Верины пуки и забытые в ванной девичьи трусики.

Я на пуки не реагировал, делая вид, что не слышу, а, обнаружив трусики, украдкой подносил к губам, целовал и клал на место.