Полковник

А ей уже пятнадцать. Два ощущения владеют ею в это время. Первое — под школьной формой, темно-коричневым платьем, белым фартуком — собственное тело, белое, нелепое, с тонкой, прохладной матовой кожей. Второе — радость. Лоб чистый, высокий, чуть выпуклый, как и у отца. Глаза ясные, открытые. Нос прямой, может, лишь чуть длинноват, но именно это и уравновешивает лоб и слишком уж распахнутые глаза. Губы чуть тонковатые, уголки их загнуты кверху. Немного веснушек, мягкий овал подбородка, стройная длинная шея. И брови вразлет — воинствующие какие-то и в то же время мягко переходящие в закругления. Глаза искрящиеся, иронично-добрые. Доброта и в загнутых кверху уголках губ. Добрый гул ей слышится в самой себе, сколько прекрасных дел ей предстоит осуществить в жизни! Странный возраст, когда в человеке лишь гул, лишь звон, лишь звук… «Валентин»… Именно один лишь звук был и тогда — в таком раннем детстве, — что так поразил ее в солнечный июньский день, когда укладывали спать, отогнув немного покрывало. И потом, через годы и годы, когда краем уха услышала, что уже не стало этого Валентина (болел чем-то), Валентина, который так и оставался для нее всего лишь звуком, — не удивилась, не поразилась, слишком уж в том солнечном детстве поразило ее это несоответствие — красота и благородство этого прекрасного звука: Валентин — и какой-то реальный человек мужского пола, существующий, скрывающийся за этим звуком. Все это тогда ее поразило — на фоне белоснежной накрахмаленной простыни, голубоватого в твердый рубчик покрывала, солнечного света, льющегося через открытое окно, возбужденного разговора матери с отцом. (Куда-то собирались они идти — на день рождения к кому-то? — на то время, пока она будет спать.) И это произнесенное —

Валентин, — все это настолько тогда поразило, что, узнав через годы и годы о смерти этого Валентина, с удовлетворением почувствовала эту раннюю свою проницательность, идущую, оказывается, из таких еще детских времен… Так вот и с отцом. Отец, в общем-то, тоже оставался для нее лишь понятием, словом, звуком: чистым, сильным и мужественным…

И вот он появился — большой, рыхлый, какой-то испуганный, схватившийся рукой за голову, с большими слезящимися глазами, тихой правильной речью, с четкой логичностью, обижающей почему-то Раю… Ах, да в ней же самой уж давно развилась точно такая логичность, жажда расставить все по полочкам, давать всему оценки… а теперь словно бы со стороны увидела она, как это грустно…

* * *

— Так что бы ты все-таки предпочла в качестве подарка, — выговаривал четко и правильно слова стоящий перед нею почти чужой человек, — велосипед или ручные часы?

— Я схожу за мамой. — Рая словно бы только и ожидала, когда полковник сойдет с половика, соединяющего стол с дверью, рванулась, задев его косой, и исчезла.

Пластинка крутилась вхолостую. Полковник не спеша подошел, остановил…

Через два дня уезжая, он сказал на вокзале Наде:

— Как Рая на мою сестру Катю похожа! Я, как увидел, не поверил даже, даже о притолоку стукнулся. Забыл, что она у вас низкая.

— Как не забыть, — отвечала Надя, — десять лет не был.

3. ПИСЬМО

А вернувшись, он зажил так же размеренно, как и до этого, распорядок был прежде всего. Но поражение от встречи с дочерью разворачивалось, охватывало все больше. То не было тем резким поражением, когда спутал ее с сестрой Катюшей, — то поражение осталось частичкой ноющей смуты, не больше. Теперешнее же состояние было совсем другого толка. Скажем, привидится вдруг за утренним чтением газет Раина рука. И не может уж оторваться, вспоминая. И рука поражает гладкостью кожи, угловатостью изгибов, загаром или, наоборот, нежностью незагорелой части, два маленьких родимых на плече пятна поражали, розовые ногти, форма заостренных пальцев, след ушиба на локте, причудливость голубоватой вены на запястье — все вдруг начинает поражать его тогда за утренним чтением газет. А бесконечные оттенки движений — это ль не достойно поражения?! Скажем, как держит Рая блюдце, или… да что там — даже мурашки, когда на кожу попадают холодные капли воды, и даже мурашки необыкновенно поражали. В общем, долго перечислять, чем поражают руки дочери теперь. Поражало, что есть такие руки, — и все тут, существуют. И предстоит им играть на пианино, писать, предстоит масса самых разнообразных дел. Придет время, обнимать будут кого-то, качать ребенка в люльке… Так же можно было вспомнить о шее, о волосах, спине, ногах… Можно мысленно и одной ступней любоваться, и этого достаточно, с высоким подъемом, стройной, красиво перехваченной красным ремешком босоножки. Да и босоножки на ее ногах поражали теперь полковника, вспоминаясь. Так как принадлежали ей, ее ступне с таким красивым подъемом. Поражало и платье в ярких больших цветах, и белый отложной воротничок вокруг шеи. Он как бы отдельно поражал.