Полковник

И совсем близко к этому разговору по времени пришелся приезд отца, кажется, последний, после которого начал он серьезно болеть и больше уже не приезжал. И вот когда погас свет и мать с отцом улеглись на диване-кровати, баба Вера на раскладушке, а Рая, как всегда, на своей кровати у окна, Рая решила не спать. Во-первых, ее впервые немножко покоробило оттого, что мать с отцом как ни в чем не бывало улеглись себе вместе, во-вторых, было странно беспокойное ощущение, что все чего-то от нее ждут, что она отвлекает всех от чего-то. Сна не было ни в одном глазу, но главное — уши ловили малейший звук в наступившей сразу за погасшим светом тишине. Тишина была полная, никто не ворочался, не вздыхал, укладываясь поудобнее, никто ни разу не заскрипел пружинами. Даже дыхания не слышно было. Одно ожидание, каким, казалось, была пропитана ночь. И лишь бледно светящееся окно подчеркивало напряженную тишину.

Потому, когда что-то началось там у них, на диване, Рая подумала: «Ну вот — все, как я и думала!» Хотя что она думала — было неясно ей и самой, да и думать она ничего не думала и ничего не знала… если припомнить разговор накануне с Валькой Скворцовой. И вот, поди ж ты, ничему не удивилась — наоборот, почти со взрослым разочарованием отметила, что так оно все и есть, как она и думала! Разочарование было связано с тем, что вот и взрослые они, а ведь не могут придумать более сложное, более возвышенное, чем то, что ей и так давно уже известно. То есть была полупрезрительно-разочарованная реакция на эту неинтересность их отношений там, где столько волнующего, столько интересного должно было бы быть в человеческой жизни. И тогда мстительно-капризно протянула она со своей кровати:

— Ма-а… укрой меня…

На диване-кровати сразу затихли, потом, через некоторое время, раздался подчеркнуто спокойный голос матери:

— Укройся сама.

— Не могу-у… укро-ой меня…

И еще немного помолчали на диване-кровати. Потом Надежда Алексеевна шумно встала, как-то излишне при этом шумя, подошла, укрыла. Отец говорил в это время раздраженно:

— Какая она у тебя все же капризная!

Чтобы закончить уж эту тему, надо сказать, что в целом отношение взрослых к вопросам любви поражало Раю какой-то несерьезностью. О женихах, о невестах говорилось как-то легко и просто. Разлюбил — полюбил, опять полюбил, разошлись, нашли вновь свое счастье — все это у взрослых было в порядке вещей. Да и вели они себя на Раиных глазах уж как-то чересчур примитивно — подмигивали, произносили двусмысленные плоские шуточки, производили двусмысленные жесты. Да, представление о долге, чести, любви, дружбе — все это было весьма высоким в Раином понимании. Дружить по этой причине в школе с ней становилось тяжеловато. За все десять лет у нее были две подруги — Томка Заботнова и Валька Скворцова. Но, по существу, настоящими подругами они никогда и не были. Заботнова попала в подруги по причине легкого характера и широты души, она со всеми сходилась очень быстро. Ну а Скворцова просто жила рядом.

Представление о любви совсем уж было недоступно для осуществления. Тут причина была в маме, Надежде Алексеевне, заменившей Рае мать и отца. Собственная жизнь Надежды Алексеевны была посвящена высоким устремлениям. А потому со стороны она казалась конечно же и нелепой часто, и непрактичной. Но и сослуживцы и соседи, подсмеиваясь над Надеждой Алексеевной, все же каждый год единодушно выбирали ее в парторги, понимая, что за красивыми высокими словами о чести и долге скрывается такая же бесхитростная, переполненная идеалами душа. И в результате влияние матери на Раю было тут несомненно. И даже тот факт, что прием в пионеры выглядел не так торжественно, как обещала Надежда Алексеевна, и последующие несовпадения текущих моментов реальной жизни с пламенными тирадами матери, — все это не повлияло на общий высокий уровень Раиного духа.

Ворох чувств вперемешку, мешающих одно другому, обгоняющих одно другое, перепрыгивающих друг через друга. И все острые, яркие, и все до конца не выраженные, и нет ни времени, ни желания вникать в них. От яркой солнечности одних чувств хочется просто чихнуть с удовольствием. А от других — так ей легко и грустно, что хочется просто где-то одной бродить, встречного щенка за ухом потрепать, погладить белую кошку на заборе… Ах, этот забор вокруг дома отдыха, где работает мать! Забор, переходящий в ветвистое, раскачивающееся дерево, в мир ветряной, воздушный, затемненный, мир солнечного хлорофилла. Очень сильно в это время вместе с непонятностью ощущение своей обособленности и какой-то надвзрослости, каких-то совсем не детских основ.