Полковник

Поэтому дверь моя открыта, и комната уже наполнилась сильным медовым запахом яблок и свежих сосновых стружек. На веранде в ящиках, в стружках, в опилках лежат большие холодные яблоки — местная антоновка. Заготовлены впрок на всю зиму. Два яблока у меня уже в кармане плаща. Там же сетка, зубная щетка, бритвенный прибор со старым лезвием. Весь багаж в одном кармане плаща. «Прощайте, красавицы на стене!» Привык к вам за три недели. Выхожу, пересчитывая мелочь — семнадцать копеек. Негусто. Но сегодня меня ничто не огорчает, действует до сих пор утреннее настроение. Или… или мне действительно сегодня повезет?! Пора бы, подзатянулось все как-то слишком на этот раз.

…Я шел по толстому ковру и не слышал собственных шагов. Это парализовало, словно я шел по чему-то живому. Ковер с письменным столом составлял букву «Т». А за столом сидел он, от которого многое зависело, и помешивал ложечкой чай в тонком с двумя ободками стакане… Зеленое бильярдное сукно стола было покрыто толстым стеклом, в котором, тепло мерцая, отражалась, но не сильно лампа дневного света над столом. Два телефона по краям стола, как две дополнительные руки, между ними чернильный прибор желтого мрамора. Левее прибора легкий вентилятор, разгоняющий дрему, правее — орехового дерева стакан с тонко очиненными карандашами. Стакан с крепким чаем нарушал этот порядок на столе, и начальник взял и поднес его к губам.

Мне бы сойти с этого ковра, услышать собственные шаги, вспомнить сегодняшнее бодрое утро, уйти бы в сторонку от того, наконец, на что я накололся, войдя в этот кабинет. Я же продолжаю идти с неприятным чувством неуверенности, что иду в мокрых ботинках по чему-то живому и покорному, завернутому в этот дорогой и чистый ковер. И еще — я все время думал, что надо придерживать совсем оторвавшийся карман плаща. А он

ждал. Прихлебывал чай и разглядывал меня. И шевелил еще губами. Войдя и прикрыв за собой дверь, тяжелую, обитую кожей, с бронзовыми, как на дорогих венских стульях, кнопками, и оставив с облегчением в приемной легкую и бесшумную, как вентилятор на его столе, быстроглазую секретаршу, я накололся именно на это: он рассматривал меня с заинтересованностью человека, считающего, сколько ног у паучка, который случайно попался ему на глаза. Не более.

Я продолжал двигаться, все больше накалываясь, насаживая себя на невидимую иглу. И наконец уперся в стол. Оказался приколотым булавкой на белой бумаге, на свету, на виду. Осталось прицепить ярлык, приклеить этикеточку. Протягивая заявление, я все еще крепко прижимал карман, но чувствовал я себя увереннее — ковер я уже прошел, и он не мог уже видеть сейчас моих ботинок. Отсыревших, резиново-мягких. Да и оторванный карман не мог видеть, так как я стоял очень близко к столу. Но он не торопился, он чуть откинулся, чтобы удобнее было рассматривать меня. Он включил вентилятор, напомнивший мне опять секретаршу. На кого же он похож?

Тень непозволительного сомнения пробежала по его лицу, слабое раздражение, как после бритья, проступило на румяных щеках. Что-то показалось ему не совсем понятным во мне, в чем-то засомневался он, прежде чем заполнить на меня этикеточку. И обиделся на себя за то, что не смог вот так с ходу, с первого взгляда, как и положено, в общем-то, начальнику его ранга, которому уже полагается бесплатный паек в конце недели, — не смог вот так сразу определить, что за человек сейчас перед ним. Он был неглуп и за много лет на этом посту знал, что маленькое сомнение потянет за собою сомнение побольше, а то, в свою очередь, — еще и еще. Так что лучше не надо.

Это длилось мгновение, может, два. И вот он уже спокойно глотнул чай из стакана, крупно, уверенно так глотнул и сразу подобрел. Засветились мягко глаза, как будто он только что всласть посмеялся над собственной шуткой. Прошла обида на самого себя, и он стал доволен — нашел наконец мне место в своей коллекции посетителей-просителей, которых принимал по вторникам с трех до четырех. Место, по-видимому, невысокое, но еще и не безнадежное для меня. Это все видел я четко по тому, как откашливался он, проверяя голос, как брал бумажку у меня с легким вздохом утомленного ответственностью человека, как, чуть губу оттопырив, читал бумажку быстро, стакан не отпуская от крепких губ, лишь скосив глаза при этом вниз и в сторону. Но ведь главное было, что нашел место и теперь знал, что со мной делать.

Мог ли он подписать заявление? Конечно! Красный, хорошо заточенный карандаш как восклицательный знак: внимание! — стоял ближе всего к нему. «Возьми его, видишь, он даже наклонился к тебе!» На кого же он так похож?! Да, конечно, он мог подписать, но мог и не подписывать, и этим правом он воспользовался.

«На кого же он похож?» — думал я, идя бесцельно по улице и разглядывая витрины. За аптекой я перейду площадь. И тут я вспомнил, что в своей уверенности он похож на того мужчину-красавца с картины на клеенке.