Полковник

— Сколько я себя помню, я всегда чего-то хотел очень. И всегда, мне отвечали: «Хорошо, только не сегодня — завтра, через недельку, когда получим деньги…» И я ждал… завтра, через неделю… но желания мои никогда не исполнялись. Взрослые просто отговаривались, чтоб успокоить ребенка, и тут же забывали о своем обещании. Они и не думали выполнять ни завтра, ни через неделю. И я, ты знаешь, Мария, привык, привык постепенно к тому, что у меня никогда не будет ничего из того, чего я так страстно желал. Например, коньков-снегурочек или «английский спорт» (были такие), рыбалки не будет с ночевкой у костра, фотоаппарата «Турист», как у Борьки Баркова из нашего дома. Да я со временем и не напоминал об обещаниях, во всяком случае, редко. Все равно бы услышал: завтра, через недельку, когда получим деньги. Да и просил я теперь, уж ни на что не надеясь, а под действием какого-то инстинкта, мгновенного импульса — иметь то, чего вдруг так страстно мне захотелось. Например, детскую педальную машину с настоящим гудком, за которой однажды, не помня себя, ушел чуть ли не на другой конец города.

Высказать это нестерпимое желание, освободиться хоть немного от чего-то… Но с годами слой за слоем в душе моей эти невыполненные обещания откладывали неудовлетворение, какую-то постоянную напряженность. Да, жизнь прекрасна, видел я, но недосягаема. Даже рано женившись, ты знаешь, я остался при тех же интересах, как говорят картежники. Сейчас я думаю, что стань ты, Мария, моей женой тогда, все изменилось бы. Но та женщина была мне совершенно чужой, мне опять пообещали что-то… близкого человека, а на самом деле опять обманули. Да, теперь я уже точно понимаю, что окончательно это созрело во мне после неудачной женитьбы…

Вот так я постепенно уверился, что жизнь прекрасна, в ней много красивых женщин, таких, как ты, Мария, такой, как мы тебя с Иваном встретили, помнишь? Я все это видел, понимал, но уже твердо уверовал — все это не для меня. Для меня же — все прочее: пресное, серое…

— А война?

— О-о! Война, конечно, многое изменила, ты права. По крайней мере, после войны сумел же я найти силы и расстаться с постылым совершенно человеком. И все же тысячи невыполненных в прошлом обещаний делали свое дело. Вернувшись победителем с войны, я как бы еще долго продолжал шествовать по жизни в этом опьяненном победоносном состоянии, но опять же как в музее, где можно лишь смотреть, но ничего нельзя руками трогать.

Я и врачом стал все с тем же ощущением своих собственных размеров, потолка, что ли, своего, с уверенностью, что высоких сфер мне никогда руками не коснуться. И как же вдруг меня ошеломило однажды, когда я почувствовал, что хоть что-то из того, принадлежащего другому миру, вполне ведь может и мне принадлежать! Какая-то дрожь… да-да, самая сладострастная дрожь меня колотила, когда забрезжило и для меня хоть что-то из недоступного. Ну разве могло теперь меня хоть что-то остановить?! Ведь мне надо было обязательно переступить через какой-то внутренний порог, отделявший меня от совсем другого, прекрасного мира. И какие-то вопросы, разумеется, и не возникали при этом. Ну, скажем, что кто-то будет страдать из-за моего обладания. Возможно, будет страдать товарищ. Не до этого же тогда было, пойми! Все рвалось радостно во мне: можно, можно, можно!! Впервые в жизни приближусь, войду туда, где до этого были лишь люди, отмеченные чем-то высшим, как Иван, например. Ведь я же всегда понимал разницу в наших способностях, нашу разную предназначенность. Я даже и не завидовал ему, понимая, что это справедливо — должности, оклады, заграничные симпозиумы, солидные монографии, так быстро начавшие вдруг у него выходить, — все это понимал я, не дурак ведь, и то, что у него жена — само совершенство… все справедливо.

— Ты прямо в точку, как всегда!

— Не перебивай, прошу тебя, Мария. Да, да, не перебивай, я сразу увидел… еще тогда, в поезде… что вы поженитесь, два таких необыкновенных человека, встретившись, уж не расстанутся — это судьба, рок даже. А так оно и оказалось, моя теория безошибочно сработала. И, встретив тебя уже в образе жены Ивана, я только порадовался — все справедливо. Конечно, это была чистая случайность, что самой первой, так ослепившей меня возможностью коснуться недосягаемых сфер оказалась ты, Мария. Но что уж теперь об этом? Я даже порою думаю, будь первая моя возможность иной — прикоснуться, почувствовать себя ровней с теми, кто отмечен этим знаком своим, — все бы, возможно, у нас с тобой сложилось иначе…

— Остались бы только друзьями?