Полковник

Раньше он все свободное время занимался тем, что вырезал из газет и журналов лица портретов. Очень сосредоточенно и аккуратно. И складывал в большой ящик из-под яиц. Года два тому назад почему-то оставил это занятие, немало озадачив психиатров, и все дни стал проводить в рисовании. Рисовал сосредоточенно и аккуратно линии, которые проводил из нижнего левого угла листка бумаги через весь лист радиальными лучами. Как и всю жизнь, сколько знала его Тамара Сергеевна, и это нехитрое занятие он делал внимательно и самоуглубленно. Проведет линию, склонит голову набок и обязательно оценит, лоб нахмурит, что-то в линии подправит, вздохнет, видно, не все получилось, как задумал. И лишь после этого начинает вести вторую линию. И вторую долго рассматривает, поджимает губы, близко глаза наклоняет, что-то шепчет. Через полчаса, самое большее через час готов рисунок. Скорее всего, рисунок напоминает четвертушку солнца, которое рисуют часто дети. Полюбовавшись некоторое время на рисунок, прячет его в тот же ящик из-под яиц, где за много лет скопилось столько бумажных лиц.

И вот позвонили ей — опять неожиданно сменил занятие, уже окончательно озадачив врачей. Не рисует! «Неужели есть хоть какая-то логика у этого побледневшего до прозрачности ума? — все тягостно раздумывает Тамара Сергеевна, вглядываясь в заострившееся, подсушенное лицо мужа. — Может, ящик из-под яиц наполнен до какого-то, ему одному ведомого предела, может, снабдил он каждое лицо в том ящике персональной четвертушкой солнца — кто знает, кто ведает?..»

X

— Я — директор! Центра!! Дальше уж вроде и некуда. Откуда же в одинокие мои вечера по вторникам и четвергам эта тоскливая догадка: что все не то и все не так. Что нет во мне соответствия чему-то главному, нет и нет! И даже в самой любви к Марии чувствую я вот в такие вечера, как сегодня, некую ущербность, даже уродливость какую-то. И все это от глубоко укрытой во мне самопожертвованности какому-то идолу? Ну да — идолу, идолу. Именно это сковывает мой дух, заставляет принимать такие уродливые формы. Ведь именно из-за этого идола все во мне как бы совсем не зависящее от меня самого. Даже мой вес — восемьдесят килограммов. Забрось меня на Луну, и я буду весить в два раза меньше. Но что же есть тогда во мне мое, и только мое? Вот вопрос так вопрос! С Иваном-то все ясно, он везде Иваном будет, на Луне, на Земле, в тридевятом царстве. А вот я… простой и смертный… Вот и хожу по комнате, открыт балкон, зеленый тюль змеится мне навстречу, за ним огни города… Сделав глоток-другой из бутылки, что стоит, как всегда, на своем месте, на журнальном столике под торшером, я думаю, думаю… Что же есть во мне, не подвластное ни времени, ни обстоятельствам, такое же белоснежное, высокое и сверкающее… как Эверест… Любовь моя к Марии? Да. Вот если б не было еще Ивана…

И все ж, еще глоток-другой отхлебнув, к тяжелым составам прислушиваясь, что идут за окном, я думаю все же, что есть и во мне что-то такое же, как и в нем. Пусть никем не открытое пока, как острова в океане. Но все же есть. Есть! Вот и составы идут так же тяжело, как когда-то шли на фронт. Да, но все-таки… Вот зеркало… конечно, внешние изменения значительны… лысеющий, жиреющий, стареющий… н-да… Все подрагивает в такт тяжелым составам, что идут день и ночь у меня за окном…

Обожрались… так-так-так…

Раздобрели… так-так-так…Обленились… так-так-так…

Полысели… так-так-так…

Но все-таки интересно — величие и ценность духа его и моего сравнимы ли? Вот в чем вопрос! Всю жизнь я верил в это. И верил и не верил, конечно… но, в общем-то, довольно спокойно прожил жизнь я с этим — веришь не веришь…

Но час решения настал… Эксперимент теперь проверит… Успех ведь зиждется на том, чтоб равенство соблюдено было… примерно. И пропасть, разверзнувшаяся у ног одних, вершиною духа других измерялась бы. О-о-о, раз заговорил уже стихами, пора, пора, знать, мне на боковую… бутылка моя пуста и… вообще… Ну а если без лирики, эти самые пять процентов сомнений ЭВМ в успехе Эксперимента основаны действительно на том, что равенство уровней духа пока не доказано строго. Ну хорошо, хорошо, пусть я — человек, возможно и… где-то, в чем-то и… ниже его. Но ведь я сейчас представляю сам Центр! Идею, лик всей Науки! Ужель и это несравнимо с ним одним?! Тогда откуда взялись в главной ЭВМ, в самой беспристрастной машине, эти пять процентов… мягкотелых?! Вот вопрос так вопрос… А разве ж у меня нет пяти процентов собственных сомнений? Тоже есть, конечно, и даже не пять, а впрочем, не так и важно, сколько. Однако ж слег уже и второй день не встает. Что это? Страшно подумать или радостно все же подумать? К Марии ехать надо, да-да… еще не поздно… к нашей Марье Моревне… вместе, только вместе… это лучше как-то… это обязательно надо, чтобы сейчас мы были вместе… когда он слег…