Полководцы Первой Мировой

Середина мая 1917 года. Революционная жизнь шла своим чередом, и кто-то постоянно и целенаправленно работал над разжиганием у солдатских и матросских масс ненависти к офицерам. Опять был митинг в цирке, опять были там тысячи матросов, но на этот раз не Колчак призывал их сложить буйные головы у ворот Царьграда. На этот раз матросы решали судьбу своих офицеров. Ставился вопрос об их поголовном аресте и расстреле. Долго кипели горячие споры, и только случайное большинство победило – решили повременить…

На флоте связь Колчака с кораблями прервалась. Его приказы не исполнялись, за ним следили, ему не доверяли. Наконец, его официально отстранили от власти, заменив советом из трех матросов, которые и стали управлять флотом. С этого момента Александр Васильевич потерял всякую надежду на восстановление воинского порядка и боеспособности флота. Он не мог смириться с этим, да и положение его было не безопасным. Оставаться заложником неуправляемых матросских масс дольше было бессмысленно. Колчак запросил разрешения Керенского и под видом участия в важном совещании выехал из Севастополя в Петроград.

Собираясь в Петроград, Колчак на время своего отсутствия решил оставить вместо себя контр-адмирала Лукина. Первоначально хотел передать командование флотом вновь назначенному на должность начальника штаба капитану 1-го ранга Смирнову (бывшему флаг-капитану оперативного отдела штаба), но передумал. 37-летний Смирнов опыт штабной работы приобрел еще в Морском генштабе (Колчак знал его по Корпусу и службе на Балтике), старателен, имеет командные качества, однако не всегда ровен в отношениях с матросами. А это Колчаку в такое неспокойное время было совсем нежелательно.

После его отъезда, по утверждению очевидцев, все как-то сразу пало и распоясалось. Никто уже не исполнял службу и даже не делал вид, что ее исполняет. Жизнь матросов проходила в непрерывных огромных митингах в Аполлоновой балке, где мало слушали ораторов, больше пьянствовали, «разогревались» в спорах, а затем в таком состоянии выходили на улицы города, творя самосуды и расправы. Ходить в форме стало опасно, и большинство офицеров обзавелись штатским платьем. Но и оно не спасало от травли, издевательств, побоев, арестов, а то и расстрела. И эта ненависть, травля, полное безделие и вечное ожидание ареста гнали офицеров с кораблей в рестораны, в гостиницы. Началось пьянство, скрытное, но постоянное. Везде сотнями ведер расходовался спирт. Флот пил в ожидании своего позорного конца.

Пребывание Александра Васильевича в Петрограде было непродолжительным, но очень насыщенным различными встречами. Прежде всего он сделал доклад об оперативной и политической обстановке на Черном море председателю Совета министров князю Г. Е. Львову и прибывшему из Ставки генералу Алексееву, потом побывал на квартире Гучкова. Тот был болен и принимал Колчака лежа в постели. Из беседы с ним вице-адмирал узнал, что на Балтике по-прежнему продолжается разгул страстей, не исключено новое избиение матросами офицеров, возмущенных отменой погон. По мнению Гучкова, в обострении обстановки на Балтийском флоте во многом виноват сам командующий Максимов, избранный матросами. Он так сошелся с «братишками», что начисто утратил власть над матросской массой. Гучков сказал, что демонстративно не принял Максимова и вызвал к себе для доклада о положении на флоте начальника штаба капитана 1-го ранга Черкасского. А из доклада Черкасского выяснилось главное требование балтийских матросов – полная выборность офицеров снизу доверху.

– Я не знаю другого выхода из положения, как назначить вас, Александр Васильевич, командовать Балтийским флотом, – неожиданно заключил Гучков.

Командовать флотом Балтийского моря, конечно, было куда почетнее, чем флотом Черного моря. Балтийский флот не только в три раза превышал Черноморский по числу личного состава, но еще был и главным, поскольку защищал столицу. Однако близость фронта к революционному Петрограду не сулила спокойной жизни командованию. Подумав, Колчак отказался обсуждать этот вопрос.

«Мне пришлось встретиться с Александром Васильевичем в те дни, когда он приехал в Петроград и пошел в Таврический дворец, – вспоминал Н. В. Савич. – Его едва можно было узнать. Это был уже другой человек. Исхудавший, осунувшийся, видимо, глубоко потрясенный тем развалом, который разложил уже Балтийский флот и успел перекинуться в Черное море. Все, чем он жил, над чем работал, что так любил, так старательно создавал, все разом рухнуло, обратилось в прах и разложение. Он был слишком образованный моряк, слишком хорошо знал историю других флотов, слишком понимал сущность морской силы и поэтому отлично отдавал себе отчет, что такой сложный и тонкий организм, каким является флот, не может выдержать и никогда не выдерживал ударов революционной грозы. Для флота революция была гибель.

Я обменялся с ним лишь немногими фразами, мы друг друга отлично поняли, крепко пожали друг другу руки и поспешно разошлись. Было слишком тяжело на душе, как на похоронах родной матери».