Полночь в Часовом тупике

— Я и десятой части того не выпил, что этот англичашка, когда вонючки из компании «Омнибус» выставили меня с работы как какого-то засранца! Они мне инкриминировали вождение в пьяном виде! Ни работы, ни деньжат, и тут мои крошечки травятся от стухшей жрачки, — пробормотал он, взглянув на пожелтевшее фото своей жены и дочери.

Он вспомнил про то воскресное утро, когда бродячий фотограф снял их на улице Абесс, между кондитерской и мясной лавкой. Все еще было неплохо, Нани работала в Армии здоровья на улице Рима, 76, а Хлоя собиралась пойти в обучение к низальщице жемчуга для кладбищенских венков.

Он разжег огонь, пошарил в поисках хлеба или сыра, но безрезультатно, нашел лишь немного скисшего молока, и, раз уж так получилось, позавтракал им. Затем набил трубочку, оделся, засунул в карман плаща потрепанный блокнот и незаметно выскользнул на улицу. Собака консьержа, убежавшая погулять и пометить территорию, побрезговала своим паштетом. Луи Барнав решил не дать пропасть добру и умял его, черпая из собачьей миски руками, а потом вытер пальцы о занавеску привратницкой.

«Поделом ему, вечно на меня рычит и семейство кошачьих не любит, в отличие от всех нормальных консьержей», — подумал Луи Барнав и плюнул на коврик у двери.

Дождь, ливший всю ночь, превратился к утру в синеватую морось. Силуэты домов были таинственно размыты, прохожие напоминали призраков. Повозки с фруктами и овощами двигались в сторону улицы Лепик: там, на крутом подъеме в горку, закупались жители Монмартра. Рядом с тележками шагали рабочие, направляющиеся на заводы северных окраин, а редкие муниципальные служащие в жакетах и шляпах дыней бежали по лестницам вниз, чтобы занять свои насиженные местечки-синекуры за сто пятьдесят франков в месяц.

Луи Барнав прокладывал себе путь среди теней, расталкивая их без единого слова извинения. Иногда он кого-то узнавал на ходу: вот горнист Марсиаль в красной жилетке, златошвейка Фернанда, а этот лысый составляет желающим гороскопы, а это музыкант, который играет на виоле, а вот Альфред, он занимается литьем из бронзы. Барнав прошел вдоль мастерских художников, завешенных кумачом, с кучей всяких ящиков и ящичков. Едва увернулся от бочки, которую бондарь катил по тротуару. Плюнул на леса, окружившие церковь Сакре-Кёр: огромный крест, недавно водруженный на купол, ярко выделялся на фоне грозового неба. Он показал небесам кулак. Снова плюнул на строительную площадку: рабочие сооружали фуникулер для подъема на Холм. На улице Жирардон он остановился возле поворота на аллею Туманов и смачно харкнул в сторону двухэтажного павильона, где жил художник Ренуар. Луи Барнав ненавидел все, что, по его мнению, уродовало его родные места.

Он вернулся, прошел мимо старых домиков, крытых соломой, окруженных садиками и огородиками, на границах стояли крынки с молоком. Несколько лавочек, красный домик — мясная лавка, желтый — молочник, зеленщик-бакалейщик с оранжево-шафрановой лавкой внесли свой вклад в эту убогую декорацию. Улочка со сточной канавой, с теснящимися обшарпанными домишками выглядела совершенно провинциальной. Здесь все пропахло бедностью — если не сказать, нищетой.

— Точить ножи-ножницы! — завывал бродячий точильщик.

Но те, кто работал дома, заперлись в четырех стенах вокруг очага или газовой лампы. Шаги Барнава отдавались в тишине, слышно было лишь, как несколько тощих девчушек прыгали в классики.

— Ну что, малявки, а кто в школу будет ходить? — прогрохотал им Луи Барнав.

Он вышел с узкой улицы на площадь Тертр и направился в свое любимое бистро «Бускара», где была еще маленькая гостиница. По воскресеньям хозяин писал мелом на стекле объявление: «Лотерея». Луи Барнав толкнул дверь, в нос ему ударил запах аниса, бульона и древесных опилок. Он с удовлетворением заметил, что его стол, в углу возле стойки, прямо под газовым фонарем Ауэра, свободен. Уютно расположился за столиком и заказал окорок с фасолью. Рядом с ним два анархиста сочиняли памфлет и заговорщицки перешептывались, потягивая аперитив с хиной. Остальные посетители разделялись на любителей бильярда, которые толпились в задней комнате, и разгульных художников с подмастерьями в подбитых мехом беретах и заношенных шляпах. Одни щеголяли в мушкетерских плащах, другие — в национальных бретонских костюмах. Самые невыразительные были одеты в прямые куртки и стянутые на щиколотках краги или же в саржевые костюмы в стиле «Прекрасной садовницы» Рафаэля.

Стоптанные башмаки, щегольские бородки козликам на зависть, и вдобавок все эти ребята поглощали огромные порции жареной картошки, запивая ее красным вином, и прерывали процесс активного пережевывания пищи лишь затем, чтобы во всеуслышание изречь что-нибудь о современном искусстве.

— Морис! А я уж думал, что ты копыта отбросил! Экое ты чучело в этом цилиндре! — закричал какой-то лохматый художник новому посетителю, зашедшему в бистро.

— Ломье, ты предатель! — проревел его сосед.

— Я? Я вообще запрещаю тебе ко мне обращаться, — мигом отреагировал новоприбывший.