Полночь в Часовом тупике

— Ну да, она баскского происхождения, какая-то Богом забытая дыра в Наварре или Беарне. Я колебалась, брать ли ее, она казалась слишком молодой и не обладала нужными умениями, до этого она была медицинской сестрой или санитаркой в Бисетре, больнице для отбросов общества. Она призналась нам, что ей надоело возиться с больными. Но, добавила она, среди них было много детишек, поэтому она решила, что могла бы повозиться с нашим. Мой муж проглотил ее доводы и не поморщился, смазливая мордашка ему пришлась по нраву, что вы хотите — мужчина, — произнесла она так, словно ставила неизлечимый диагноз.

— И что с ней стало?

— Само собой, мы ее уволили. А какую работу мы могли ей предложить? И потом, если бы не ее нерадивость, наш сын был бы жив. Когда я думаю о том, что она в тот день повезла его гулять в Ботанический сад и даже нас не предупредила! — она повернулась к блондинчику, с иронией глядящему на нее из черного крепа.

— Гадкий озорник, ты разбил сердце своей мамочки, очень мило с вашей стороны, мсье, вся семья подтвердит, смерть Флорестана принесла мне три морщины на лбу и прядь седых волос, а я ведь была в расцвете лет!

Виктор некоторое время безуспешно сражался с креслом, которое засасывало его, но потом, ценой невероятных усилий, высвободился, почувствовав при этом ощутимую боль. «Надо бы сходить к доктору Рейно, у меня начинается ревматизм».

— Мадам, простите, что я злоупотребил вашим гостеприимством, видимо, действительно, присутствие в одном омнибусе вашего сына и молодого человека, убитого в Часовом тупике, было всего лишь совпадением.

— Очевидно лишь одно — обоих с интервалом в четыре года постигла одна и та же участь. Ах! Мы так мало значим в этом мире! Простите, мне нужно пойти подменить мужа в магазине. Вы рыбу любите?

— Есть люблю, а так нет.

— Жаль, у нас самый прекрасный выбор блесен и сачков для рыбы во всем Париже.

Она удовлетворенно хихикнула, когда он поцеловал ей руку.

Как только Виктор вновь оказался на улице, он с наслаждением вдохнул парижский воздух, пахнущий пылью, вытащил из кармана блокнот и записал: Лина Дурути. Бисетр.

Неужели ему с Жозефом придется копошиться в мрачных архивах психиатрической больницы, чтобы найти в каком-нибудь журнале имя санитарки баскского происхождения? Он вышел на набережную Лувра.

Ощущение дежа вю заставило его притормозить у антикварного магазина, где в витрине был выставлен бюст Генриха IV. Пришла на ум песенка, которую он слышал в детстве:

Жил-был Анри IV,Он славный был король,

Любил вино до черта,Но трезв бывал порой.

Король-беарнец… Виктор выхватил блокнот и судорожно перелистал его в поисках списка пассажиров омнибуса. Вот, написано черным по белому. Дурути Лина, няня.

Потом он подумал: Шарлина, Лина, звучит похоже, не одна ли и та же эта женщина?

Попробовал разобраться в воспоминаниях.

«С какого времени Шарлина в театре? Этот несчастный случай произошол в апреле 1885 года. Жизнь за четыре года может сильно измениться. Нужно вернуться и расспросить пылкого любовника. У меня полно времени, я успею заехать в “Комеди-Франсез” и поговорить с Арно Шераком».

Благодаря пропуску, выписанному Огюстеном Вальми, Виктор легко прошел в здание «Комеди-Франсез», где ему сказали, что Арно Шерак сейчас или в гримерке, или в фойе. Он поднялся по громадной, величественной лестнице. Каждый этаж носил имя какого-нибудь прославленного в веках актера — Тальма, Рашель. Лестничные клетки были украшены бюстами знаменитых исполнителей, а галерея была посвящена жизни и творчеству драматургов: Бомарше, Альфреда де Мюссе, Жорж Санд. «Надо же, Скриб[56] при жизни пользовался бешеной популярностью, а беднягу Нерваля[57] публика освистывала», — подумал Виктор, заходя в главное фойе. Здесь напротив друг друга стояли два огромных камина. Вдоль стен были расставлены двенадцать бюстов, представляющих Мольера, Корнеля, Вольтера и других великих драматургов, а между ними на стенах висели двенадцать овальных гравюр по голубому камню на золотом фоне, представлявших знаменитые сцены из классического репертуара. Виктор осмотрел их, но не слишком задерживался, поскольку Арно Шерака в поле зрения не было. Вновь выйдя на лестницу, он попросил пробегающего мимо молодого человека показать ему, где фойе для артистов.

— Увы, мсье, вход в это фойе закрыт для непосвященных.

Пришлось спуститься, побродить внизу, заблудиться в лабиринте коридоров — лишь тогда удалось обнаружить комнатку, где Арно Шерак заканчивал накладывать грим перед представлением «Фру-Фру».