Полночь в Часовом тупике

Актер сидел, погруженный в глубокую медитацию, глаза его были неподвижно устремлены в одну точку на его довольно объемистом животике. Он жалел, что он не женщина, не потому, что готов был расстаться со своей мужественностью, но лишь поскольку эти создания могли скрыть свою полноту с помощью корсета. Он сожалел о своем гурманстве, но извинял себя тем, что меренги и ромовые бабы служат отличным утешением от любовных неудач. Он приплюснул живот ладонью, пытаясь придать своему профилю необходимую утонченность, которая еще так недавно была ему вполне свойственна, и подумал, что ему будет ужасно жать узкий сценический костюм. Тихий шорох отвлек его от размышлений, он повернулся и, оказавшись нос к носу с Виктором, застыл с разинутым ртом.

— Извините мое вторжение. Я постучал, но вы не ответили.

— Это потому, что я повторял про себя свою роль.

— Мне крайне необходимо уточнить одну деталь, которая касается Шарлины Понти. Но если я вам мешаю, то могу прийти в другой раз.

Но упоминание этого имени задело чувствительную струнку в душе актера. Кроме того, Арно Шерак белой завистью завидовал стройности Виктора. Поэтому он ответил:

— Нет-нет, останьтесь, у меня еще полно времени. Так что же за вопрос вас донимает?

— Я хотел бы знать, играла ли она в театре четыре года назад.

— В 1885 году? Она тогда дебютировала. Играла субретку без речей в «Жиголетт» Тарбе и Декурселя во время нескольких чрезвычайно шикарных вечеров в «Амбигю-комик»[58]. Я тоже участвовал в этом спектакле. Когда я увидел эту кокетку, Амур пронзил меня своей стрелой. Но увы, она хотела соблазнить Робера Доманси, который тоже мелькал в этом театре. Он надеялся получить роль в «Радостях эскадрона».

— А до 95-го года она где работала?

— Вы слишком многого от меня хотите.

Арно Шерак посмотрел на свои туфли и, не поднимая головы, прошептал:

— То, что вы говорили мне давеча в саду Пале-Рояль, — это была правда?

— Напомните, пожалуйста, о чем речь.

— Что она испытывает ко мне какие-то чувства.

— Ну, я немного преувеличил…

— Рассказывали мне сказки, чтобы вытянуть нужную информацию, а? Ну полно, я не сержусь на вас, цель в конце концов оправдывает средства.

— Мне очень жаль…

— Нечего меня жалеть, такова уж моя доля. Женщина мне мельком улыбнулась, а я сразу решил, что она ко мне неравнодушна. Набитый дурак! Но у меня есть собственная гордость, Шарлине ее никак не отнять.

— Вы, кажется, на нее в обиде. Может, вы скрыли от меня что-то важное?

— Я вам солгал. Я подтвердил историю с ссорой в гримерке Робера Доманси. Но на самом деле, это сама Шарлина крепко огребла, поскольку скандалила и требовала денег.

— Минуточку, я утерял нить вашего рассказа. Кто осмелился поднять на нее руку?

— Я был в коридоре, когда услышал шум голосов, узнал ее голос и решил сыграть в благородного рыцаря. Она ссорилась с каким-то мужчиной. Я рванул дверь, какой-то человек вылетел из гримерки, толкнув меня, и убежал. Шарлина лежала на полу и истошно рыдала. На лбу у нее набухла шишка. Я ее успокоил и стал расспрашивать, что к чему. Она призналась про свои темные делишки с Робером, этот фат околдовал ее до такой степени, что она во всем ему подчинялась. Ну, я настолько был ею пленен, что поклялся держать язык за зубами. А напал на нее этот беспутный Рафаэль Субран, он довольно давно узнал об их махинациях и принялся их шантажировать. Если вы ищете убийцу, присмотритесь к нему, я подозреваю, что это он прикончил Доманси.

— А что за махинации?

— Они подделывали ведомости учреждений, в которых работали. Позвольте, мне уже пора одеваться для выхода на сцену.

Арно Шерак скрылся за ширмой с вышитыми журавлями.

— Каким это образом? — спросил Виктор. Он был слегка обеспокоен видом деталей туалета, падающих к его ногам из-за ширмы.

Не испытывает ли Арно Шерак таких же тайных пристрастий, как и Вилфред Фронваль?

— Каждый вечер служащие органов Государственного призрения, ответственные за так называемый «сбор с публичных увеселений», инспектируют выручку всех театров. Они просматривают ведомости, проверяют билетную кассу, фиксируют непроданные билеты и определяют сумму, которая должна пойти в качестве налога.

— Я этого не знал, — пробормотал Виктор, поднимая с пола одежду и набрасывая ее на стул.

— Налогоплательщики вообще обычно понятия не имеют о фокусах администрации, но налоги так или иначе нужно собирать, ведь так? В начале века этот процент взимали напрямую: зрители платили в отдельное окошко рядом с кассой десять сантимов с франка, нечто вроде ящика для сбора пожертвований. Я храню старинную афишу «Комеди-Франсез», где можно прочитать следующее:

Первые ложи, 6 франков 60 сантимов.

6 франков в пользу театра.

60 сантимов в пользу бедных.

Партер, 2 франка 20 сантимов.

2 франка в пользу театра.

20 сантимов в пользу бедных.

А сейчас два окошка слились в одно.

Не переставая рассказывать, Арно Шерак безуспешно пытался застегнуть редингот.