Полное собрание рецензий

«Ответ очевиден, хотя и очень неприличен: для деморализованной, охваченной паникой толпы танки и пушки, пулеметы-минометы являются обузой. Мало того, что танки ползут медленно, они самим фактом своего наличия заставляют воевать. Вот поэтому от них и поспешили избавиться. А грузовичок – даже самый малосильный – сберегли. Он лучше подходит для того, чтобы на нем „перебазироваться“ в глубокий тыл…»

Вот примерно так. Педантичный перебор исторических реалий взмывает на высоту морально-политического трактата.

Который описывает:

«…гигантскую пропасть между размахом и качеством материально-технической подготовки сталинской империи к войне и проявленной Красной Армией полнейшей неспособностью эффективно использовать эти ресурсы. Многомиллионная Красная Армия оказалась одинаково неспособна ни к обороне, ни к наступлению. И если трехкратного численного превосходства оказалось недостаточно хотя бы для того, чтобы предотвратить небывалый разгром, то что могло бы изменить превосходство пятикратное? Семикратное?»

И разъясняет:

«Пять десятилетий советские историки плакались на то, что „история отпустила нам мало времени для подготовки к войне“. Увы, все было точно наоборот. Много, недопустимо много времени отпустила злополучная „история“ сталинскому режиму. Два десятилетия свирепого разрушения всех норм морали и права, всех представлений о чести и достоинстве дали, к несчастью, свои ядовитые плоды. Ни в одной стране, ставшей жертвой гитлеровской агрессии, не было такого морального разложения, такого массового дезертирства, такого массового сотрудничества с оккупантами, какое явил миру Советский Союз…»

В книге действительно сказано – в какой фазе и в силу каких причин армия и страна очнулись. Ее очень стоит прочитать. Ее обязательно надо обдумать.

Анна Политковская. Никакой «Другой России». И почка. История, которой могло и не быть, если бы мы были другими

М.: Новая газета, 2006.

Русская литература, в отличие от советской, занималась несчастьем человека. Причем преувеличивала роль в человеческой судьбе Больших Случайностей: скажем, в какой исторической обстановке отбывает свой срок персонаж или сколько ему досталось денег, знаний, свободы.

Обращала, короче говоря, свое внимание на факторы поправимые (хотя бы в теории, в принципе), поскольку работала жестами сострадания, типа: подайте ж милостыню ей! – а его освободите наконец от крепостной зависимости! И вообще, господа, не пора ли обустроить жизнь так, чтобы неудачник не плакал.

Тут русская литература немножко противоречила самой себе. Как бы не замечая, что, например, ее т. н. Лишний Человек, будучи несравненно богаче, свободнее и культурнее ее же т. н. Человека Маленького, чувствует себя точно так же нехорошо. В свою очередь, и Маленький Человек, даром что находится на общественно-политической пирамиде многими ступенями выше Человека Крепостного, требует к себе не менее пронзительного сочувствия. В подразделе же Пьяненьких мы вообще замечаем, что грамотный, не подлежащий телесному наказанию какой-нибудь Мармеладов срывает с наших ресниц слезу даже более горючую, чем, допустим, семеро самодеятельных социологов из Горелова, Неелова, Неурожайки тож.

А сравнить «потребительские корзины» Катерины Кабановой и Антона Горемыки?

Потом русская литература пустилась в другую крайность – настаивая, наоборот, будто праздные и сытые мучаются (по крайней мере, перед смертью) сильнее трудящихся и угнетенных.