Полли закатила глаза, но повиновалась. Подняв тяжелый поднос, она покинула столовую поступью королевы. Поравнявшись с Джеймсом, бросила на него сердитый взгляд. Он собрался было выйти вместе с ней, но Уикхем окликнул:
— Минуту, Смит.
Джеймс остановился. Уикхем, отойдя к боковому столику с напитками, поочередно брал в руки графины и бутылки, рассматривал, вынимал пробки, нюхал.
— Сэр, приношу свои извинения, но…
— А я не принимаю твоих извинений. Черт бы тебя побрал!
— Но я, с вашего разрешения, просто хотел поставить…
Уикхем нашел бокал, плеснул себе виски. Несмотря ни на что, Джеймс даже невольно ему посочувствовал: завтра молокососу будет так плохо, что смерть покажется избавлением.
Когда офицер снова заговорил, не оборачиваясь, через плечо, его слова звучали невнятно, язык слегка заплетался:
— А я ведь подумал было, что тут такого, собственно? Мы отбываем, и я решил: почему бы не оставить парня в покое? Пусть себе живет, мы все живем и даем жить другим, не создавая лишних неприятностей.
По спине у Джеймса пробежал неприятный холодок.
Уикхем повернулся к нему, покачнулся и попытался опереться о столик, чтобы устоять на ногах, промахнулся, но все же удержался, выпрямился, слегка кренясь налево.
— Видишь ли, такому человеку, как я, — начал он, тщательно выговаривая слова, — трудно обрести свое место в мире. Ни рыба ни мясо — вот что я такое. Лягушка. А то и жаба. Нигде в мире не находится для меня места, только в грязи. Ты-то… ты превосходно здесь устроился. Уютный мирок. С маленькими радостями. Но ты как собака на сене — мешаешь мне получить свое.
Джеймс хотел ответить, но не нашел слов.
— Даже не надейся, что это сойдет тебе с рук. Любой скажет, что маленькую шлюшку пора пошерстить, она уже в самом соку…
Впоследствии, вспоминая, как все случилось, Джеймс всякий раз приходил к выводу, что каким-то неизвестным науке образом на мгновение вышел из своей телесной оболочки. Он отдавал себе отчет в том, что делает, и понимал, что за этим последует, и все же не остановился. Словно со стороны, он видел, как его собственная рука ставит графин на обеденный стол, хладнокровно и аккуратно, а ноги, одна за другой, делают два шага вперед, к клонящемуся набок офицеру. Какое же это было наслаждение — перестать сдерживаться! Джеймс сбросил с себя этот груз с великим облегчением, как в жаркий день снимают тяжелый плащ.
Его кулак пришелся Уикхему в висок. Отличный удар, на который офицер не ответил и даже не попытался уклониться, просто потому, что ничего подобного не ожидал. Уикхем завалился назад, на столик, отчаянно замахал руками в поисках опоры, так что бутылки и графины, дребезжа, закачались.
Ну вот, подумал Джеймс, дуя на костяшки пальцев, восстанавливая равновесие и принимая стойку в ожидании ответного удара, вот я и пересек черту, за которую не должен был заступать. А я это сделал…
— Ты не имеешь права ко мне прикасаться! — В голосе Уикхема слышалось скорее удивление, чем гнев. Он попытался выпрямиться, потрогал висок, посмотрел на пальцы. Крови на них не было. Удар не рассек кожу. — Есть же законы, дьявол тебя побери! Ты что же, не слышал о законах? — Он снова коснулся виска, потом еще раз и, к изумлению Джеймса, расхохотался. Порывшись в карманах, вытащил пачку тонких сигар и прикурил одну от свечи. — Дело в том, — продолжал он, — что у меня были подозрения, но не хотелось тратить на тебя силы и время. Но теперь ты сперва перечишь мне, а потом и дерешься — после этого мне уже не жаль сил и времени.
— Вы человек совсем молодой, — заговорил Джеймс. — Необстрелянный, даже сапоги еще не разношены. Я вас не боюсь.
Уикхем потер подбородок, высоко поднял брови, как бы говоря: неужели? Вернувшись к напиткам, он наполнил свой бокал, налил второй и протянул его Джеймсу. Джеймс только посмотрел, но не взял.
— Да будет тебе, бери. От солдата солдату.
Джеймс кивнул. Он наблюдал, как его рука поднимается, чувствовал, как защипало разбитые костяшки, когда пальцы обхватили бокал, видел, как бокал поднимается к губам. Сделал глоток, ему обожгло рот. Виски. Он поставил бокал на столик рядом с графином. Рука дрогнула, и бокал громко звякнул о столешницу. Пути назад не было.
— У вас нет доказательств, — сделал он попытку. — Вам никто не поверит.
Уикхем пожал плечами:
— Мне не составит труда разыскать свидетельство о приведении тебя к присяге. Обращусь к мировому судье, чтобы удостоверить подлинность. Но отчего-то я уверен, что не сумею найти бумаг на увольнение, а? Надо бы заняться и поискать их. Но я по натуре создание беспечное, усердно трудиться мне не хочется, так что, думаю, я и не стану этого делать. Достаточно будет упомянуть об этом вначале мистеру Беннету, а потом моему полковнику. Вскользь, в разговоре. Упомяну сначала о своих подозрениях и о том, что случилось здесь. Этого хватит с лихвой, ты, надеюсь, это понимаешь? Мне не придется даже пальцем пошевелить.
Первым делом надо оградить от этого старика.
— Мистер Беннет…