Читаем Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты полностью

Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

– Ужасно не то, – сказала тетка, задумчиво глядя передъ собой, – не то, что вы одиноки, не то, что съ вами грубо обращаются, дурно кормятъ, дурной воздухъ, вообще всякія лишенія. Если бы ихъ было втрое больше, это было бы ничего – я испытала это, но ужасенъ тотъ нравственный шокъ, который получаешь, когда попадаешь въ руки этихъ людей. Этотъ шокъ не проходитъ даромъ. Меня взяли первый разъ отъ любимаго мною мужа и ребенка, и я была беременна. – Не то было страшно, что меня разлучили со всми, кого я любила, и лишили свободы, но страшно было то, что я вдругъ почувствовала, что я перестала быть человкомъ съ людьми, а очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, имющихъ подобіе человческаго образа, но не имющихъ и не могущихъ имть со мной никакихъ человческихъ отношеній. Я хочу проститься съ дочкой, мн говорятъ, чтобы я шла и садилась на извощика съ жандармомъ. Я спрашиваю, куда меня везутъ, зa что, мн не отвчаютъ и везутъ меня и приказываютъ идти туда или сюда. Когда меня ввели въ темный вонючій коридоръ, молчаливый каменный гробъ, и я услыхала запирающіяся двери, замки и удаляющіеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, человкъ, лишенный всего человческаго, не отвчая на мои отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотр

лъ на меня, я почувствовала, кром горя о разлук съ дтьми, кром страха зa то, что будетъ, кром отчаянія отъ своего безсилія и безвыходности своего положенія, я почувствовала еще какой-то страшный нравственный ударъ, переворотившій все мое міросозерцаніе. Я перестала врить въ добро людей, перестала врить въ людей, перестала врить въ Бога. И не оттого, что меня оторвали отъ семьи, дтей, – можетъ быть, кому то нужно было сдлать это, потому что я раздавала фабричнымъ прокламацiи; не то, что со мной сдлали, разуврило меня въ людяхъ и въ Бог

, а то, что есть такія учрежденія, какъ жандармы, полицейскіе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ дтей и, не отвчая ей, сидть съ усами и въ мундир и съ спокойнымъ лицомъ везти въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающiе ее, записывающіе и отправляющіе ее въ одиночную тюрьму, и что есть эта тюрьма, почти разваливающаяся, такъ она стара и такъ нужна, и такъ много перебывало въ ней народа.

Если бы это длалось все машинами, это не такъ бы дйствовало на людей, а то живые люди, люди, которые все знаютъ, знаютъ, какъ матери любятъ дтей, какъ вс любятъ свободу, солнце, воздухъ. Меня боле всего тогда сразило то, что жандармъ, покуда меня записывали, предложилъ мн курить. Стало быть, онъ знаетъ, какъ любятъ люди курить, знаетъ, стало быть, и какъ любятъ матери дтей и дти мать, и всетаки онъ повелъ меня – мать – отъ моихъ дтей въ сырой подвалъ и заперъ подъ замокъ и пошелъ чай пить съ своей женой и своими д

тьми. Этого нельзя перенести безнаказанно, и кто не испыталъ, тотъ не можетъ понять этого. Я съ тхъ [поръ] посдла и стала терористкой, а Лидочка – этотъ ребенокъ – свихнулся и не знаю, чмъ кончитъ. Только ужасно жалко и больно мн, что я была причиной.

* № 129 (кор. № 80).

XXXVII.

Времени до отхода позда еще было боле часа, и Нехлюдовъ пошелъ за арестантами. Когда арестанта подвезли къ участку и стали снимать съ пролетки, онъ былъ мертвъ.

Нехлюдовъ убдился, что онъ умеръ, не столько потому, что лицо арестанта стало синевато-блдное, сколько по той перемн

, которая произошла въ лицахъ городового и конвойнаго, несшихъ его. На лицахъ обоихъ была серьезность и озлобленіе.

– Бери, что ль, – сердито крикнулъ привезшій городовой, сходя съ пролетки, на вышедшихъ товарищей. – У меня, братъ, и руки и ноги зашлись.

Одинъ городовой влзъ на пищавшую, качавшуюся пролетку и взялъ опять мертваго подъ мышки, другой поднялъ спустившіяся безжизненно ноги, и привезшій городовой сошелъ на землю, разминая ноги. Мертваго внесли въ пріемный покой и по указанію фельдшера положили на пустую койку. Два больныхъ въ халатахъ сидли на койкахъ и испуганно смотрли на вошедшихъ. Третій въ одномъ бль содержавшiйся тутъ же сумашедшій быстрыми шагами подошелъ къ умершему и началъ быстро, быстро говорить, подмигивая и длая быстрые жесты.

– Прошу, прошу, прошу, – твердилъ онъ, – всмъ будетъ поровну, и ни для кого никакихъ исключеній: Государю Императору, митрополитамъ и министрамъ.

И онъ вдругъ расхохотался.