Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Въ тюрьм въ одно время съ Крыльцовымъ сидло человкъ 10 политическихъ. Они вс по обычаю тюрьмы перестукивались. Крыльцовъ скоро понялъ [1 неразобр.], разсказалъ, кто онъ, и ему разсказали его сосди, кто они. Въ тюрьм этой, какъ и во всхъ этихъ ужасныхъ учрежденіяхъ, было то, что чмъ выше было начальство (и потому, что оно боле развращено, и потому, что оно не видитъ всей жестокости творимыхъ ими длъ), тмъ оно было жесточе, и чмъ ниже, ближе къ самому длу, тмъ добр

е. Такъ было и здсь. Начальство требовало строгой одиночности, а сторожа допускали не только перестукиваніе, но и выпускали нкоторыхъ изъ содержимыхъ въ коридоръ. Они подходили къ двернымъ окошечкамъ и разговаривали, передавали новости города, пли иногда хоромъ. Изъ всхъ, сидвшихъ тогда въ тюрьм, Крыльцовъ больше всхъ обратилъ вниманіе и сблизился съ знаменитымъ революціонеромъ, который бжалъ потомъ, и съ другимъ, очень нервнымъ человкомъ, котораго онъ встрчалъ на вол и который сошелъ съ ума въ этой тюрьм. Ближе же къ нему сидвшіе три заключенные по одному длу мене занимали его. Одинъ былъ бывшій студентъ, челов

къ странный, говорившій всегда какими то загадочными выраженіями, потомъ Полякъ, совсмъ молодой человкъ, Лозинскій, и мальчикъ, черненькій Еврей, которому на видъ казалось лтъ 15, но которому и въ дйствительности было только 17 лтъ. Оба эти молодые человка, Лозинскій и Розовскій, такъ звали еврейчика, были такъ молоды и жалки, что сторожа пускали ихъ ходить по коридору, и они часто подходили къ двери Крыльцова и говорили съ нимъ. Крыльцовъ давалъ имъ папиросы, они разсказывали ему про то, что знали. Взяты они были за то, что передавали брошюры. Дло это было не важное, и за это ихъ могли только сослать, но случилось, что когда ихъ повели 3 солдата, то тотъ, бывшій студентъ, который сидлъ теперь съ ними, подговорилъ ихъ броситься на солдатъ, отнять ружья и бжать. Это не удалось, и ихъ должны были судить за покушеніе на нападеніе съ оружіемъ и приговорили двоихъ, Лозинскаго и Розовскаго, къ смертной казни. Тотъ же, бывшій студентъ, куда-то изчезъ. Какъ потомъ узнали, онъ выдалъ товарища, и его выпустили.

Вернувшись изъ суда, Лозинскій и Розовскій сами разсказали сотоварищамъ ршеніе суда. Товарищи успокаивали ихъ, что преступленiе такъ не важно, что ни въ какомъ случа не конфирмируется ршеніе генералъ губернаторомъ.⁴⁶⁸ И еврейчикъ Розовскій совершенно успокоился и, какъ всегда, по вечерамъ посл поврки подходилъ по сводному коридору къ двери Крыльцова, курилъ папиросы, которыя онъ давалъ ему.⁴⁶⁹

Лозинскій же, блокурый, кудрявый, съ широкимъ лбомъ и синими глазами и блой крпкой шеей, красивый юноша, сдлался очень сосредоточенъ, читалъ евангеліе и прощался съ сестрой и братомъ, которые приходили къ нему. Все это разсказывалъ Крыльцову Розовскій своимъ тонкимъ голоскомъ съ еврейскимъ акцентомъ. Оба съ Крыльцовымъ осуждали Лозинскаго за его сантиментальность. Разговоры съ беззаботнымъ, веселымъ Розовскимъ и начавшійся допросъ знаменитаго революціонера, который тоже каждый день передавался Крыльцову перестукиваніемъ, такъ заняли Крыльцова, что онъ совсмъ забылъ думать о приговор надъ двумя юношами. Вдругъ, 5 дней посл того, какъ Розовскаго и Лозинскаго водили на судъ, добродушный, недавно поступившій сторожъ принесъ Крыльцову купленный табакъ и чай и, отдавъ вещи и сдачу, остановился, хотлъ что то сказать, началъ, прокашлялся и остановился.

– Что ты? – спросилъ Крыльцовъ.

– Да полно, сказывать ли? – Онъ вздохнулъ и тряхнулъ головой.

– Объ комъ, обо мн?

– Нтъ, объ васъ ничего, а должно ребятамъ конецъ.

– Какимъ ребятамъ?

– А полячку съ еврейчикомъ.

– Какъ? Какой конецъ?

– Плотники пришли, строятъ.

– Какіе плотники? что?

– Шафотъ устанавливаютъ тутъ на двор на нашемъ. Не хотлъ сказывать. Только не говорите никому. Пуще всего имъ не надо сказывать, – добавилъ сторожъ дрожащимъ голосомъ и ушелъ.

Крыльцовъ слышалъ, какъ шаги его простучали подъ сводами, какъ онъ подошелъ еще въ конецъ къ окошечку сотоварища и, вроятно, тоже разсказывалъ.

Обыкновенно перестукивались обо всхъ важныхъ новостяхъ тюрьмы, но теперь ни Крыльцовъ не стучалъ, ни къ нему не стучали – это было слишкомъ страшно и потомъ почему то боялись, также какъ и сторожъ, чтобы не узнали т, кого это касалось. Вроятно, они не знали. Чувства ужаса, злобы, безсилія и отчаянія весь вечеръ волновали Крыльцова и умрялись только надеждой, что этаго не будетъ, что что-нибудь случится и помшаетъ этому. Въ коридорахъ и въ камерахъ весь вечеръ была страшная тишина. – Только сторожъ посл поврки еще разъ подошелъ къ оконцу Крыльцова. Крыльцовъ еще издалека услыхалъ его и вскочилъ съ постели и подошелъ къ двери и шопотомъ – видно, ему надо было подлиться съ кмъ-нибудь своимъ волненіемъ – сообщилъ ему, что привезли палачей изъ Москвы и что устанавливаютъ дв вислицы.

– Мимо нихъ и пройти боюсь, – сказалъ онъ.

Крыльцовъ понялъ, что, них значитъ: Лозинскаго и Розовскаго.