Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 154—155. Дата Толстого.
1
Вероятно, Александра Андреевича Берса.2
А. А. Толстой. От него сохранился лишь второй листок, на котором она писала: «Как разработается маленькое семячко, унесенное мною, один бог ведает, но во всяком случае я чувствую, что ничто не могло поколебать моей дружбы к вам, ни твердого упования на будущее. Licht sucht Licht [свет стремится к свету], сказал Lavater, и сердце, проникнутое хотя одним лучем солнца правды, конечно осветится со временем вполне. Прощайте, милый друг, — постарайтесь любить меня по прежнему и никогда не говорите и не думайте, что мы служим не одному богу. Христос один, и вы и я любим его. Это главное». С. А. Толстая приписала к этому письму А. А. Толстой: «28 февраля. Эти два письма тебе интересны, я и посылаю». В ответном, неотправленном, письме Толстой писал А. А. Толстой: «Общего между мною и вами быть не может, потому что ту святодуховскую веру, которую вы исповедуете, я исповедовал от всей души и изучал всеми силами своими ума и убедился, что это не вера, а мерзкий обман, выдуманный для погибели людей». (Письмо это хранится в ГТМ.)3
Марья Афанасьевна Арбузова.4
Авдотья Васильевна Попова, «жила в доме Ясной поляны экономной много лет» (н. п. С. А.). Получала в то время 8 рублей ежемесячно.5
См. о нем письмо от 4 июля 1881 г.6
В ответном письме, которое можно датировать 5 или 6 марта 1882 г., С. А. Толстая писала: «Каким радостным чувством меня вдруг охватило, когда прочла, что ты хочешь писать опять в поэтическом роде. Ты почувствовал то, чего я давно жду и желаю. Вот в чем спасенье, радость; вот на чем мы с тобой опять соединимся, что утешит тебя и осветит нашу жизнь. Эта работа настоящая, для нее ты создан, и вне этой сферы нет мира твоей душе. Я знаю, что насиловать ты себя не можешь; но дай бог тебе этот проблеск удержать, чтоб разрослась в тебе опять эта искра божья. Меня в восторг эта мысль приводит» (ПСТ, стр. 188).7
От 1 марта 1882 г.197.
У меня и во мнѣ ничего новаго. Сплю мало и отъ того не могу работать. Нынче лучше тѣмъ, что ѣлъ лучше, съ большимъ апетитомъ. Сижу все одинъ одинешенекъ, — читаю и дѣлаю пасьянсы. Погода нехороша. Таетъ и вѣтрено, гудитъ день и ночь. Чтеніе у меня превосходное. Я хочу собрать всѣ статьи изъ Revue, касающіяся философіи и религіи, и это будетъ удивительный сборникъ религіознаго и философскаго движенія мысли за 20 лѣтъ.1
Когда устану отъ этаго чтенія, беру Revue Etrangère 1834 года и тамъ читаю повѣсти, — тоже очень интересно.2 Письма твоего въ Тулѣ вчера не получили, — вѣроятно, не умѣли спросить. Но за то я получилъ твое3 на Козловкѣ. И очень оно мнѣ было радостно. — Не тревожься обо мнѣ и, главное, себя не вини. Остави намъ долги наши, якоже и мы4... Какъ только другимъ простилъ, то и самъ правъ. А ты по письму простила и ни на кого не сердишься. — А я давно уже пересталъ тебя упрекать. Это было только въ началѣ. Отчего я такъ опустился, я не знаю. Можетъ быть, года, можетъ быть, нездоровье, геморой; но жаловаться мнѣ не на что. Московская жизнь мнѣ очень много дала, уяснила мнѣ мою дѣятельность, если еще она предстоитъ мнѣ; и сблизила насъ съ тобою больше; чѣмъ прежде. — Что-то ты напишешь нынче? Ты объ себѣ не пишешь, — какъ здоровье. Пожалуйста, не сдерживайся въ письмахъ, а валяй, какъ Богъ на сердце положитъ. —Я нынче ходилъ на шоссе къ большому мосту передъ обѣдомъ; и все злился на Толстую.5
Въ Тулу ѣздятъ на колесахъ, и на Козловку уже едва ли проѣдешь на саняхъ. Въ низахъ вода; но и воды, и снѣга мало, вездѣ проѣхать можно. —Что-то дѣти большія? Не грубятъ ли? Они именно грубятъ, а ты огорчаешься. Грубить весело, даже никому, просто сдѣлать, что нельзя. Ангелы, тѣ не огорчаютъ. Здоровье Миши какъ?6
Я нынче думалъ о большихъ дѣтяхъ. Вѣдь они вѣрно думаютъ, что такіе родители, какъ мы, это не совсѣмъ хорошо, а надо бы много получше, и что когда они будутъ большіе, то будутъ много лучше. Также, какъ имъ кажется, что блинчики съ вареньемъ — это уже самое скромное и не можетъ быть хуже, а не знаютъ, что блинчики съ вареньемъ это все равно, что 200 т[ысячъ] выиграть. — И по тому совершенно невѣрно разсужденье, что хорошей матери должны бы меньше грубить, чѣмъ дурной. Грубить — желанье одинаковое — хорошей и дурной; а хорошей грубить безопаснѣе, чѣмъ дурной, поэтому ей чаще и грубятъ.
Что Сережа братъ,7
долго ли пробудетъ? Хотѣлось бы его увидать. —Прощай, душенька. — Будемъ живы, скоро увидимся, и будемъ также, какъ и теперь, любить. — Опять возвращаюсь съ твердымъ намѣреніемъ какъ можно меньше говорить. Да и нельзя. Я не буду лгать, если буду говорить, что боленъ нервами. Я затягиваюсь этимъ задоромъ.
Что о приговоренныхъ?8
Не выходятъ у меня изъ головы и сердца. — И мучаетъ, и негодованье поднимается, самое мучительное чувство.