Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

Нет сомнений, что решение о возвращении в Россию было для Гумилева сознательным и принципиальным и принималось им отнюдь не по неведенью реального положения дел на родине или же исключительно под «давлением обстоятельств». О том, насколько трудна будет жизнь в «красном Петрограде», Гумилев, имея доступ к документам и корреспонденции парижского Военного комиссариата русского экспедиционного корпуса, не знать не мог. Очевидно, что с осени 1917 г. его не оставляют тяжелые мысли о будущем; так, например, Н. М. Минский, встречавшийся с поэтом в это время, отмечал резкую перемену, происшедшую с ним: «Прежняя его словоохотливость заменилась молчаливым раздумьем, и в мудрых, наивных глазах его застыло выражение скрытой решимости» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 170). С другой стороны, хотя материальное положение Гумилева в начале 1918 г., после ликвидации русского Военного комиссариата, и было, действительно, очень тяжелым (см.: Исследования и материалы. С. 287–289), он все-таки находился в более выгодной ситуации, нежели прибывающие в Европу русские беженцы — за год без малого работы во Франции и Англии он приобрел кое-какие связи как с русскими заграничными кругами, так и с некоторыми государственными и общественно-культурными иностранными структурами. По крайней мере, Б. В. Анреп не видел в отъезде Гумилева никакой объективной необходимости и объяснял это решение поэта исключительно «чувством родины»: «Гумилев, который находился в это время в Лондоне и с которым я виделся почти каждый день, рвался вернуться в Россию. Я уговаривал его не ехать, но все напрасно. Родина тянула его. Во мне этого чувства не было: я уехал из России <...> и устроил свою жизнь за границей» (Анреп Б. В. О черном кольце // Ахматова А. А. Десятые годы. М., 1989. С. 204).

«Я традиционалист, монархист, империалист и панславист, — говорил Гумилев В. Сержу накануне отъезда в Россию. — У меня русский характер, каким его сформировало Православие» (Исследования и материалы. С. 302–303). Позже Гумилев так сформулирует свою «миссию» в революционной России: «...В наше трудное и страшное время спасение духовной культуры страны возможно только путем работы каждого в той области, которую он свободно избрал себе прежде» (Соч III. С. 234). Как и уход на фронт добровольцем в 1914 г., возвращение на родину в 1918-м прежде всего — гражданский, патриотический поступок, мотивы которого были непонятны тем, кто, по выражению Ахматовой, «бросил землю на растерзание врагам». «Да, нужно признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к Родине, сознание живого долга перед нею и чувство личной чести, — писал в некрологическом очерке о Гумилеве А. И. Куприн. — И еще старомодное было то, что он по этим трем пунктам всегда был готов заплатить собственной жизнью» (Жизнь Николая Гумилева. С. 276).

Сразу по прибытии в Петроград Гумилев развивает бурную деятельность, направленную именно на «спасение духовной культуры страны». Все три последних года его жизни до предела насыщены просветительской, педагогической, организаторской деятельностью, которая была по достоинству оценена современниками. «В последние годы жизни, — свидетельствует А. Я. Левинсон, — он был чрезвычайно окружен, молодежь тянулась к нему со всех сторон, с восхищением подчиняясь деспотизму молодого мастера, владеющего философским камнем поэзии. В “красном Петрограде” стал он наставником целого поколения: университет и пролеткульт равно слали к нему прозелитов» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 213). Еще более откровенно пишет об этом же С. Познер: «В жестокой, звериной обстановке советского быта это был светлый оазис, где молодежь, не погрязшая еще в безделье и спекуляции, находила отклики на эстетические запросы» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 238). Признанием заслуг Гумилева перед русской культурой стало избрание его в феврале 1921 г. председателем петроградского отделения Союза поэтов.

И все же чудовищная катастрофа «военного коммунизма» больно сказалась на творческой судьбе Гумилева. По его собственному признанию, возвращение в Россию весной 1918 г. было «одной из самых нелегких поездок» в его жизни. «Будучи жертвой великой русской трагедии, — комментирует это признание Н. А. Оцуп, — Гумилев не чувствовал себя блудным сыном в собственной стране. <...> У русского поэта были заслуги перед Родиной и он вправе был сердиться на “тыловиков” всех мастей» (Оцуп. С. 111).