Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии

Из сказанного становится ясно, что Гумилев, создавая статью, был изначально связан требованиями «дипломатического» характера — сколь-нибудь ярко выраженный полемический аспект в подобных обстоятельствах был бы неуместным. Тем не менее, несмотря на нарочито-«объективный» тон статьи Гумилева, она содержит целый ряд содержательных нюансов, позволяющих рассматривать ее в ряду программных статей-«манифестов» Гумилева (см. №№ 24, 56 наст. тома и комментарии к ним).

В самом «общем» плане это выражается, во-первых, в том, что, продолжая заявленный в финале «Жизни стиха» тезис о символизме, который «явился следствием зрелости человеческого духа, провозгласившего, что мир есть наше представление» (см. стр. 318–319 № 24 наст. тома и комментарии к ним), Гумилев утверждает в статье в качестве «главного русла» «русского символизма» (стр. 92) ту его версию, которая представлена творчеством В. Я. Брюсова и К. Д. Бальмонта (именно их творчество оказывается в центре внимания автора статьи), вынося, таким образом, эстетические программы их противников за границы собственно «символистского» творчества. Это, — если учитывать «итоговый» характер статьи, выражающей мнение не только Гумилева, но и редакции «Аполлона», — «ставит точку» в главной историко-литературной коллизии, связанной со становлением и деятельностью «Весов» как крупнейшего органа русского символизма: утверждении Брюсовым и его «группой» «индивидуалистического канона символизма» и защиты этого «канона» от всевозможных посягательств как «внешних» (реалисты и неореалисты), так и, главное, «внутренних» (младосимволисты) противников. «Вопрос об индивидуализме был <...> основным для Брюсова, В. Иванова и А. Белого и определил оттенки их идейных отношений в 1904–1905 гг., а также — их разногласия в будущем. «Именно вопрос об индивидуализме, — писал Брюсов в статье «Торжество победителей», — и был той точкой, с которой началось расхождение между членами прежде «единой» школы» ([Весы]. 1907. № 9. С. 56)» (Брюсов и «Весы». С. 169). «К середине 1907 г. стан символистов уже подразделялся на два лагеря, получившие условное обозначение по названиям двух российских столиц: Москву, объединявшую традиционалистов, «консерваторов», и Петербург — прибежище «реформаторов». В противовес «мистико-анархическим» и иным «обновленческим» веяниям Брюсов стремился защищать в «Весах» те изначальные символические эстетические установки, которые он не считал исчерпанными или устаревшими; попытки «преодоления» индивидуалистических канонов он находил поспешными, легкомысленными и теоретически несостоятельными» (Эллис в «Весах» / Предисловие, публикация и комментарии А. В. Лаврова // Писатели символистского круга. С. 288). Солидаризуясь с Брюсовым в этом понимании символизма, Гумилев тем самым дезавуирует все попытки младосимволистов — своих главных противников в недалеком «акмеистическом» будущем — выдать свои эстетические концепции за «истинный» или «обновленный» символизм: «преодолеть индивидуализм», оставаясь при этом символистом, — нельзя.

Во-вторых, в статье недвусмысленно заявляется об исчерпанности («угасании») символизма в настоящий момент развития отечественного литературного процесса: «Появились новые задачи, особые у каждого мастера, и их произведения назывались символическими только за неимением более подходящего названия» (стр. 26–28). (Тем самым, как отмечает Д. Мицкевич в более общем контексте «кризиса символизма», статья Гумилева отчетливо намекала на то, что дебаты по поводу символизма потеряли свою актуальность (Mickiewicz Denis. Apollo and Modernist Poetics // Russian Literature Triquarterly. № 1. 1971. P. 240)). В итоге получается картина (хотя и «завуалированная»), вполне согласующаяся с той, которая уже без «обиняков» будет нарисована Гумилевым тремя годами спустя в акмеистическом манифесте: «русский символизм» (в его «весовско-брюсовском» варианте, объявленном единственно верным) оказывается в роли искомого «мавра», который, сделав свое дело «бойца за культурные ценности» (см. стр. 309–310 № 24 наст. тома), может с почетом «уйти на покой», пытающиеся «продолжить» символистскую традицию литераторы оказываются в положении самозванцев (или еще хуже, «некрофилов», гальванизирующих труп — «гиен, следующих за львом» — см. стр. 6–7 № 56 наст. тома), а подлинными «наследниками символизма» станут те, кто, признавая заслуги покойного («слава предков обязывает, а символизм был достойным отцом» — см. стр. 15–16 № 56 наст. тома), «откажутся» от индивидуализма «не на бумаге, но всем своим существом» (см. стр. 320–321 № 24 наст. тома). Название для этих последних в момент написания статьи, действительно, не было найдено. Это название — акмеисты — появится двумя годами позже.