Любезная душой, Лавиния младая,Имела перед сим приятелей, друзей,И счастье в день ее рожденья улыбалось.Но вдруг лишась всего во цвете юных лет,Лишась подпоры всей — кроме подпоры неба,Невинности своей, — она и мать ея,Беднейшая вдова и в старости больная,Под кровом шалаша спокойно жизнь велиВ излучинах лесов, среди большой долины,Уединенной тьмой густых, ветвистых древ,Но более стыдом и скромностью укрыты.Оставя свет, они хотели избежатьПрезрения людей, и ветреных и гордых,Которые в бедах невинность не щадят.Они питались там почти единым даромПростого Естества, подобно птицам тем,Которые свои приятнейшие песниВ забаву пели им; — довольны были всем,Не думая о том, чем завтра им питаться.Сколь роза на заре бывает ни свежа,Когда листы ее окроплены росою,Лавиния была свежее розы сей.Как лилия, как снег, лежащий на Кавказе,Была она чиста. В очах ее всегдаДостоинства души кротчайшие сияли —Все влажные лучи ее прекрасных глаз,Потупленных всегда, в цветы рекой лилися.Когда же мать ее рассказывала ей,Чем некогда судьба коварная им льстила,Она, внимая ей, задумчива была,И слезы у нее в глазах светло блистали,Как росная звезда сияет ввечеру.Приятность Естества, размеренная стройно,Блистала в ней везде, во всех ее частях,Скрываемых от глаз одеждою простою,Которая была превыше всех убранств.Любезности чужда вся помощь украшений,И без прикрас она прекраснее всегда.Не мысля о красе, была она красою,Сокрытою в лесах дремучих и больших.Как в недрах пустоты седого Апеннина,Под тению бугров, рассеянных кругом,Восходит юный мирт, неведомый всем людям,И сладкую воню во всю пустыню льет, —Лавиния цвела сим образом во мраке,Не зримая никем. Но некогда пошлаПонужде хлеб сбирать на поле к Палемону, —С улыбкой на устах, с терпением в душе.Все жители села гордились Палемоном.Он был богат и добр и вел простую жизньСчастливейших веков, в аркадских нежных песняхВоспетых издавна, — жизнь сих невинных дней,Когда неведом был еще обычай зверской,И тот по моде жил, кто жил по Естеству.Гуляя по полям и мысль свою вперяяВ осенни красоты, он вдруг увидел тамЛавинию в трудах, которая не зналаВсей силы своея, и, застыдясь, тотчасУкрылась от него. Он прелести увидел,Но только третью часть сокрытых от негоСмирением ее. Почувствовал он в сердцеНевинную любовь, не зная сам того.Ему был страшен свет, которого насмешкуЕдва ли философ решится презирать.Избрать в супруги ту, которая сбираетПонужде хлеб в полях! — Он так вздыхал в себе:«Как жалко, что она, быв так нежна, прекрасна,Быв в чувствах столь жива, являя доброту,Столь редкую в других, — готовится в объятьяКого-нибудь из сих суровых поселян!Она сходна лицом с фамилией Акаста...Приводит мне на мысль виновника всех благМоих счастливых дней, лежащего во прахе.Его земля и дом — цветущая семья —Всё вдруг разорено. Я слышал, что сокрыласьЖена и дочь его в дремучие леса,Чтоб им не видеть сцен своей счастливой жизни,Которые могли б умножить их печаль,Унизить гордость их; но тщетен был мой поиск.О, если б это дочь была его!..Мечта!»Когда же, расспросив ее о всем подробно,Узнал, что друг его, сей щедрый друг Акаст,Был точно ей отец, — как выразить все страсти,Которые в душе его восстали вдругИ трепетный восторг всем нервам сообщили?Вдруг искра, быв пред сим скрываема в душе,Свободно, смело там во пламя превратилась.Осматривав ее с огнем любви, он вдругСлезами залился... Любовь, и благодарность,И жалость извлекли сии потоки слез.Смещаясь, — устрашась внезапности сих знаков, —Прекраснее еще была она в тот час.Так страстный Палемон, и купно справедливый,Излил души своей священнейший восторг:«Ты друга моего любезнейшая отрасль?Та, кою тщетно я, покоя не имев,Везде, везде искал?.. О небо! та, конечно.В сей кротости твоей Акастов образ зрю —И каждый взор его — черты его все живы —Но всем нежнее ты. Краснейшая весны!О ты, единый цвет, оставшийся от корня,Который воспитал всё счастие мое!Скажи мне, где, в какой пустыне ты питаласьЛучом любви небес, столь щедрых для тебя,С такою красотой расцветши, распустившись,Хотя суровый ветр, дождь бурный нищетыНа нежность лет твоих всей силой устремлялись?Позволь же мне теперь тебя пересадитьНа лучший слой земли, где луч весенний солнцаИ тихий дождь лиют щедрейшие дары!Будь сада моего отличной красотою!Пристойно ли тебе, рожденной от того,Кто житницы свои, наполненные хлебом,Отверстые для всех, считал еще ничем,Кто был отцом сих сел, — сбирать изверг на нивах,Доставшихся мне в дар от милости его?Ах! выбрось же сию постыдную безделкуИз рук, не для снопов созданных Красотой!Поля и господин твоими ныне будут,Любезная моя, когда захочешь тыУмножить те дары, которыми осыпалМеня твой щедрый дом, дав мне драгую властьУстроить часть твою, тебя счастливой сделать».Тут юноша умолк; но взор его являлСвятый триумф души, вкушавшей благодарность,Любовь и сладкий мир, божественно взнесясьПревыше всех утех души обыкновенной.Ответа он не ждал. Быв тронута егоСердечной красотой, в прелестном беспорядке,Румянцем нежным щек, она сказала: да!Потом тотчас пошла к родительнице с вестью,Грустившей о судьбе Лавинии своей,Считавшей всякий миг. Услыша, изумяся,Не смела верить ей; и радость вдруг влиласьВ увядшие ее сосуды хладной крови —Слабевшей жизни луч со блеском осветилЕе вечерний час. Она была в восторгеНе менее самой счастливейшей четы,Которая цвела в блаженстве нежном долго,Воспитывая чад любезных, милых всем —Подобно ей самой — и бывших красотоюВсей тамошней страны.<1789>