Полное собрание стихотворений

В середине января 1833 года Одоевский переходит на поселение — сначала в Тельму под Иркутском, затем, в том же году, в деревню Елань, Иркутской губернии, и, наконец, в 1836 году после усиленных ходатайств родных, незадолго до перевода на Кавказ, — в г. Ишим, Тобольской губернии.

Он не оставил после себя никаких бумаг, никаких документов. Все, что мы знаем о нем, почерпнуто из воспоминаний друзей, из немногих его сохранившихся писем, из записей некоторых произведений в бумагах друзей.

От периода поселения, (февраль 1833 — август 1837) до нас дошло лишь несколько стихотворений Одоевского. Частично это объясняется, конечно, тем, что рядом с ним не было товарищей, которые могли бы сохранить его произведения; характерно, что все, написанное безусловно в эти годы, представляет собой обращения к кому-либо (послание к отцу, стихи А. М. Янушкевичу, альбомная запись; даже стихотворение «Как я давно поэзию оставил...» в одном из списков названо «Послание к Е... »). Но, очевидно, Одоевский вообще в это время очень мало сочинял; об этом прямо сказано в названном только что наиболее интересном его произведении 1833— 1837 годов — «Как я давно поэзию оставил...».

В этом стихотворении наиболее широко раскрыто то понимание Одоевским поэтического творчества, о котором мы уже говорили выше. Оно свидетельствует о внимании Одоевского к животрепещущим вопросам литературной жизни 30-х годов: Одоевский откликнулся этим стихотворением на борьбу с «торговым направлением», с опошлявшей высокое представление о задачах искусства деятельностью О. И. Сенковского. Справедливо отмечено было В. Н. Орловым, что «по своему смыслу и пафосу» стихотворение «Как я давно поэзию оставил...» находится в полном соответствии со статьей Кюхельбекера 1835— 1836 годов «Поэзия и проза».

В августе 1837 года по распоряжению Николая I несколько поселенных в Сибири декабристов и в том числе Одоевский были определены рядовыми в Кавказский корпус. Милость эта была довольно относительная — посылая своих «друзей 14 декабря» на Кавказ, Николай I рассчитывал не столько на облегчение их участи, сколько на их скорую гибель. Однако солдатская служба на Кавказе сулила и возможность выслуги в офицеры, а значит, и отставки. Некоторые из переведенных вместе с Одоевским декабристов — например, М. М. Нарышкин — восприняли известие о предстоящей солдатской лямке крайне болезненно. Одоевский же рвался на Кавказ, он сам об этом просил.

Двухмесячное путешествие ранней осенью в обществе друзей почти через половину России, встреча в Казани с отцом, проводившим его до Симбирска, мысли о юге,

...где яхонт неба рдеет

И где гнездо из роз себе природа вьет —(«Куда несетесь вы, крылатые станицы?..»)

не могли не воодушевить Одоевского. Это подтверждается написанным в пути его стихотворением «Как сладок первый день среди полей отчизны...» Вместе с тем и мысли о том, что ожидает их на Кавказе, не покидали Одоевского и его друзей. Н. И. Лорер вспоминал об отъезде из Ставрополя: «Вечером нас потребовали в штаб для объявления, кто из нас в какой полк назначен... В эту же ночь должны мы были отправиться по полкам. Нам дали прогоны каждому на руки. В первый еще раз с выезда из Сибири мы отправились без провожаты х... Была туманная черная ночь, когда несколько троек разъехались в разные стороны. Что ожидает нас в будущем? Черкесская ли пуля сразит, злая ли кавказская лихорадка уложит в мать-сырую землю?» Эти же размышления выражены и в стихотворении Одоевского «Куда несетесь вы, крылатые станицы?..»

Но все же нет решительно никаких оснований утверждать, будто (как это казалось до последнего времени) кавказские годы жизни Одоевского были годами предсмертной тоски, душевного упадка, обострения религиозных настроений, мыслей о ничтожестве человека. Эти утверждения целиком были основаны на приписывавшихся Одоевскому чужих произведениях («Глетчер», «Лавина», «Охлаждение»), на неверных датировках, и потому неверном понимании стихотворений «Зачем ночная тишина...», «Как я давно поэзию оставил...».

Воспоминания друзей Одоевского свидетельствуют о другом. «Всегда беспечный, всегда довольный и веселый... он легко переносил свою участь; быв самым приятным собеседником, заставлял он много смеяться других и сам хохотал от всего сердца», — таким запомнился Одоевский Розену в Тифлисе. А. П. Беляев писал, что «каким друзья знали Одоевского в тюрьме, таким точно остался он до конца: всегда или серьезный, задумчивый, во что-то углубленный, или живой, веселый, хохочущий до исступления». Этому не противоречат, конечно, раздумья о том, что ожидает его на Кавказе, или «грусть тихая» и чувство усталости, отраженные в стихотворении «Моя Пери».