Ни сладких дум, ни слезь, ни вдохновенья,Ему казалось глупым и смешным,Что он считал великим за мгновенье.Не скептиком, могучим, гордым, злым,Он просто был несчастным и больным,Покинутым ребенком. ОдинокиТеперь мы все: таков наш век жестокий!
LII
Мы думаем, безумцы, лишь о том,Чтоб оградиться от людей наукой,Правами, силой, деньгами, умом...Но в нашем я, ничтожном и пустом,Томимся одиночеством и скукой.Борьба на смерть, – Vae victis! [12]– кровь за кровь,У нас в руках – весь мир! Но где любовь?
LIII
Железные дороги, телефоны,И Эйфелева башня до небес, —Великий век открытий и чудес!..А между тем нам как-то скучно... Стоны,Разврат и голод... Жар любви исчез...Вселенную мы знаньем победили,А в сердце... в сердце мрачно, как в могиле.
LIV
И встал Сергей и к шкафу подошел.Из книг он выбрал «Исповедь» Толстого.Едва страницы первые прочел,Он увидал софизмы, произвол...Но сколько в вас для чувства молодогоЗнакомой боли и родной тоски,Гектографа заветные листки!
LV
Сережа думал: «Да, блаженны те,Кто жизнь проводят в тишине, в заботеОб урожае, в сельской простоте,В слиянии с народом и в работе.Но если верить жизни, не мечте,Но если дел искать, не грез, – увидишь сразуВ непротивленье злу пустую фразу.
LVI
…………………………………….
LVII
Толстой! Надолго ли в тебе угасСомненья дух мятежный и суровый?Увы, ты мира дряхлого не спас...Как знать, теперь, быть может, веры новойТы жаждешь сам, невидимо для нас.А веры нет и быть ее не может,И скорбь по ней нам сердце вечно гложет.
LVIII
Наш век, как ни один из всех веков,Неведомого ищет и томится,От мук изнемогает, пасть готовИ вдруг опять из порванных оковВстает непобедимый и стремится...Куда?.. навеки скрыто Божество.Погибнем мы, но не найдем его!»
LIX
Сидел он долго, долго на постели.Свеча померкла, алый свет игралВ замерзших окнах; фабрики гудели;Спешил рабочий; дым из труб вставал;С балов кареты мчались... ЗамиралДалекий колокол, и сквозь дремотуСтолица принималась за работу.
LХ
Забелин... (но героя моегоЯ позабыл представить вам, читатель:Забелиным я буду звать его).Поближе из студентов никогоНе знал он, кроме Климова. Приятель,Блондин в очках, высокий и худой,Понравился Сереже добротой.
LXI
Как истинный народник, откровеньемОн «Власть земли» Успенского считал,Не мучился, как наш герой, сомненьемИ жизнь не в поэтический кристалл,Но, как работник, трезво созерцал,Был полон нежности, любви и чувства,А между тем не понимал искусства.