Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

9.1. Наш земляк философ [т.е. эллин], однако, всегда внимательнее рассматривает «посредующее». Ибо он подготавливает ступени на пути восхождения, так что [его не просто возносит Высшее, но] он делает нечто и самостоятельно; продвигаясь вперед, он имеет возможность столкнуться где-то с предметом своей любви; если же не встретится – что ж? – он на пути вперед, а уже одно это отнюдь не мало. Этим он отличается, пожалуй, от большинства людей – сильнее, чем они от скота. 2. Таким образом, из тех, кто движется этим вот [философским] путем, большие, пожалуй, достигают цели, ибо они стремятся и действуют согласно природе; тем же [путем варваров-мистиков] можно двигаться, только обладая благородством души, нисшедшей впервые из высших сфер, а также выдающимся умом, позволяющим душе быть самодостаточной и двигаться из себя. Таков был египтянин Амус, который хотя и не изобрел букв, но понял их необходимость: настолько возвышался он умом [над другими][390]. 3. Такой человек и без философского метода мог бы быстро достигнуть освобождения. Для этого ему достаточно природных его дарований. Это тем более так, если прибавить к сему [исходящие от Бога] побуждения и призывы. Он способен вырастить внутреннее семя и, имея малую искру логоса, раздуть ее во всецелый пожар [человека]. Такие люди не потерпят никакого ущерба от бесполезности для них эллинского образа жизни, в то время как он продвигает наименее зрелых, возжигает и возгревает все то, что в них есть божественного; там же [на пути мистических озарений,] достигают цели только те, кто по природе блажен. Но, полагаю, род таких душ еще малочисленнее фениксов

[391], посредством которых египтяне измеряют периоды[392]. 4. Большинство же тщетно станет трудиться и изнурять себя в стремлении достигнуть умопостигаемой сущности, не прикладывая ума к этому. И прежде всего это относится к тем, кого первая природа не возбуждала к такому вот [варварско-мистическому] образу жизни; ибо [будь он,] они могли бы извлечь пользу из этого своего порыва. Впрочем, я считаю, что такой порыв есть, скорее всего, симптом движимого [Богом] ума [и существует при уме, а не сам по себе]. Так или иначе, но большинство людей сами по себе никуда не двигаются, и даже во время, так сказать, второго плавания[393]

, провоцируемые безделием, они не пробуждаются в ум. 5. [Напротив,] толпы людей, принадлежащие к разным сословиям, собираются вместе на основании общих нужд, как если бы это было чем-то славным или они искали бы благородного [философского] движения [, чтобы влиться в него]. Относительно этих людей я со всей ясностью утверждаю, что они тщетно будут изнурять себя [на ниве аскетических подвигов], поскольку не обладают умом – ни природным, ни благоприобретенным. Рискует беззаконно полагающий, будто Бог обитает – как в своем доме – в каком-то ином месте в нас, а не в уме, ибо ум есть храм, родственный Богу. 6. Вот почему мудрецы (как из эллинов, так и из варваров) уделяют пристальное внимание практике очистительных добродетелей, отделяя от себя стеной действия природы, чтобы ничто не мешало осуществлению в нас мышления. В этом и состоит мысль основателей обеих [- эллинской и варварской[394] -] философий; хотя варвары, конечно же, добродетельны куда более по привычке, нежели по велению логоса. Они думают, что существует три добродетели[395], не допуская в их число разумности

[396], но – целомудрие[397] (если мы, конечно, согласимся, что называемое ими между собой целомудрием есть целомудрие и в самом деле). 7. Действительно, невозможно стяжать или вступить в обладание добродетелями иначе, нежели благодаря необходимости их взаимного следования друг из друга[398]

. Варвары же считают, что следует быть воздержными, но не знают, почему следует; варвары получают приказы, наподобие необоснованных [конституцией полиса] законов [тиранов]; однако тот, кто полагает закон, знает, что он существует ради иного – [воздержность нужна не ради самой воздержности, как считают монахи, но] ради мышления[399], и что для восхождения полезно не влечься ни к чему в материи. Варвары отказываются от любовной близости как таковой, они восхищаются этим как таковым – как чем-то таким, что существует само для себя; потому-то они считают ничтожнейшее величайшим и принимают средство за цель. 8. Мы же, напротив, ревностно стремимся к добродетелям – как стихиям целостной философии. «Соприкосновение чистого с нечистым есть беззаконие», – учил Платон[400]. Добродетели же очищают нас, выкидывая из нас все нам чуждое. Но если бы душа была благом, ей было бы достаточно очиститься, и она была бы благом в силу того, что была бы одна. В действительности же душа не есть благо – в противном случае она не возникала бы во зле, – но она благовидна и есть посредница по природе. Значит, когда душа опускается к худшему, ее поднимает добродетель, и освобождает от скверны, и опять делает посредницей. Но ей должно также [не только падать, но и] продвигаться к благу, а это происходит уже благодаря логосу. 9. Ум и в самом деле есть око, сопряженное с умопостигаемыми вещами. Например, если наша цель состоит в том, чтобы видеть небо, то недостаточно быть не пригнетенным к земле [как животное], но должно, находясь в среднем положении, возвести очи ввысь. Поистине, из добродетелей можно извлечь некоторую пользу, освободиться от пристрастия к материи; но должно также и восходить; недостаточно не быть злым, должно быть богом! Первое состоит в отвращении от тела и телесного, второе – в обращении посредством ума к Богу.